Самарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

Когда до Самары осталось всего версты три, бубухнула пушка на раскатной башне — всполошились караульные, приметив идущие в немалом числе струги с Понизовья.

— Ну вот! — весело проговорил рядом с сотником стрелец Никита Кузнецов. Он повернулся к Митьке Самаре и громко добавил: — Похоже, очи караульных были обращены к надолбам. Разумно, что от набеглых калмыков да башкирцев большее опасение городу видят, нежели от донских казаков Степана Разина!

— То-то радости будет воеводе Алфимову от нашего возвращения! — усмехнулся Митька Самара, обеими руками держась за ратовицу бердыша, уперев его острым лезвием в доски палубы. — Не даст и в баню сходить, тот же час пошлет отбивать калмыков в степи.

— Кто знает, братцы, как встретит нас воевода, — в раздумье выдохнул Михаил Хомутов, вспомнив свое недавнее, казалось, расставание с Алфимовым, когда упреждал воеводу не приставать к жене с открыто-похотливыми ухаживаниями, черный день, когда воевода отсылал из города две сотни стрельцов к Саратову. В который раз заныло сердце от тревожного, смутного предчувствия.

— То верно, сотник, — проворчал хмурый от роду и неторопливый в речи Аникей Хомуцкий, пристально вглядываясь в очертания города, словно издали хотел прочесть мысли самарского воеводы. — Больно с веселой душой отправлял нас Ивашка Алфимов супротив донских казаков, как на погибель, себе в избавление!

— Ан горький хрен ему с чесноком под нос! — под смех товарищей выкрикнул Митька Самара и кукиш выкинул в сторону далекого города. — Кому суждено опиться, тот обуха не боится. Назло ему идем к дому все живы и здоровы. Пущай только вякнет поганое слово, боров носатый! Степан Тимофеевич добрый путь указал для строптивых воевод. Случись быть какой сваре — убаюкаем так, что и до страшного суда не встанет! Не он первый, не им и кончится сия смута…

— Тише ты, бунтарь, — негромко одернул Митьку более сдержанный в словах, но не в помыслах Аникей Хомуцкий. — Кто знает, может, теперь в Самаре не один московский стрелецкий полк стоит. Тогда и сила будет за воеводой, мигом скрутит нас в бараний рог!

— Да ну тебя, Аника! — буркнул, притишив все же голос, Митька Самара и в досаде бердышом ткнул в доски, оставив след. — Чем ни то да оглоушишь, будто лесной тать из-за дерева.

Друзья умолкли, всматриваясь в строения родной Самары, которая утренними дымами, четким рисунком башен и частокола вырисовывалась на склоне волжского берега. Особенно хорошо были видны дальние, в сторону степи наугольные башни и плоская, без крыши раскатная башня с пушками дальнего боя. Около пушек снуют пушкари, издали маленькие, словно черные муравьи на срезе высокого лесного пня.

Насупротив города распрощались со своими попутчиками — казанскими стрельцами, вместе с которыми были свидетелями тревожных событий под Саратовом. Казанцы пошли дальше, а самарские струги повернули вправо, к пристани под Вознесенской слободой. Из городских ворот, с обеих пригородных слобод к речной полосе бежали сотни людей — посадские, стрельцы, женки, впереди с прискоком неслись ребятишки. Изрядно поотстав от молодых, ковыляли с палками седые старики и немощные старухи. Почти вся Самара вышла встречать кто мужа, кто сына или брата…

На соборной звоннице ошалелый от радости звонарь вместо утреннего благовеста ударил вдруг сполох, как при вражеском приступе к городу. Михаил Хомутов, разминая крепкие плечи, свел лопатки на спине, громко засмеялся на этот ратный звон:

— Ох и попадет теперь Прошке от батюшки протопопа!

Всполошил весь люд! — А взглядом издали пытается отыскать среди сотен радостных лиц одно-единственное, самое желанное. Да где там! И в волнении почесал ногтем маленькую родинку над переносьем: надо же! Более пяти лет женаты, а всякий раз перед встречей с Анницей волнуется! Вот только Господь детишек им никак не дает…

— Гляди-ка, братцы! — Митька Самара от удивления протяжно свистнул. — Похоже, калмыцких находников под Самарой и в помине нет! Вот и славно.

Никита Кузнецов повернул к верному другу, а сам одновременно почему-то недоверчиво сощурил синие глаза.

— Из чего ты так поразмыслил, Митяй?

Сутулый Митька, облокотясь руками о ратовицу бердыша, тычком выставил волнистую, коротко стриженную бородку, остреньким носом чутко внюхался в прохладный утренний воздух. На недоверчивый спрос ответил:

— Да потому, что наш католик маэр Циттель вывел на берег встречь нам своих конных рейтар! Все, аки на сражение, явились, в полной боевой справе. Красиво смотрятся дети боярские, право, красиво! — И Митька в восхищении прицокнул языком, не без ехидства добавил, чуть притишив голос: — Жаль будет такие мундиры портить, доведись встречать донскую вольницу.

Широкое, в оспинках, лицо стрельца Еремки Потапова покривилось; словно увидел нечто пакостное, он буркнул:

— Не любо то мне, братцы! Зачем здесь дети боярские, а?

— Истинно, брат Ерема! Не для почета выслал рейтарских солдат воевода, раздери его раки! — посуровел лицом и Никита Кузнецов. — Неужто так страшится, будто мы порядок в городе возмутим? Смуту не нам в городе зачинать, видит Бог!

— И так может статься, други, опасение имеет от нас воевода, а посему покрепче держите языки за зубами, — упредил Михаил Хомутов своих острых на словцо и на кулаки скорых дружков. Обычно ласковые, приветливые карие глаза сотника построжали — не с праздничных посиделок возвращались самарские стрельцы, и это хорошо понимал самарский воевода! — Приказные ярыжки учнут распускать длинные уши под нашими дверями да окнами. Остерегитесь опасного разговора, чтоб не угодить на дыбу… А теперь марш на берег, разбирай своих женок да ребятишек!

И сам одним из первых мимо сходней спрыгнул с носа струга. Кто-то подхватил его под руку, не дал завалиться на мокрый песок. Михаил со смехом выпрямился, поднял глаза, увидел перед собой соседа по подворью, с бородищей колечками до груди, пушкаря Ивашку Чуносова: губы растянуты в приветливой улыбке, но серые круглые глаза не смеются, настороженно-тоскливые…

— С возвращением тебя, соседушка, с возвращением! — Они троекратно обнялись. Хомутов хотел было спросить, не видел ли Ивашка его Анницы в толпе, но рядом, казалось, что из-под земли, вырос ротмистр рейтарской службы Данила Воронов, одетый щегольски в новенькую военную справу. Ротмистр положил руку на плечо Михаила и сказал строго, не допуская отговорок:

— Воевода стольник Иван Назарович Алфимов ждет тебя и Пастухова к немедленному докладу о понизовых делах! — И рукой в боевой рукавице указал в сторону кремля, будто Хомутов сам не знал, где приказная изба. Светло-серые глаза ротмистра на одутловатом лице следили за сотником настороженно, словно он не посланец от воеводы, а поединщик перед врагом, готовый в любой миг выхватить саблю из ножен и начать смертный бой…

— Вот, Иван, что значит государева служба! И лба на церкви перекрестить не успели, как к докладу призывают. Ну, да делать нечего, служба попервой всякой бани, — невесело пошутил Михаил Хомутов. Увидел, что и сотника Пастухова уже отыскали в толпе посланные от воеводы дети боярские Иван Тимонов да Афанасий Кроткий, дружески хлопнул пушкаря Чуносова по плечу — дескать, до скорой встречи в обильном застолье! — и поспешил сквозь толпу встречающих к северным городовым воротам, где стояла усиленная стража из рейтарских солдат.