Эхо прошлого. Книга 2. На краю пропасти - Диана Гэблдон

Одна из пуговиц держалась слабо. Грей достал из сумки игольник, с первого раза вдел нить в игольное ушко и крепко пришил пуговицу к мундиру. Это вызвало у него чувство морального удовлетворения, и он осознал, что сейчас от него почти ничего не зависит, раз уж такая малость, как пришитая пуговица, вызывает у него радость.

Он нахмурился своему отражению в зеркале и резко одернул местами потускневшие золотые галуны. Грей знал, как заставить их вновь заблестеть, но будь он проклят, если станет натирать их куском вымоченного в моче хлеба. Вряд ли его внешний вид повлияет на мнение генерала Хау, даже если Грей вдруг подъедет к штабу в носилках и с турецким тюрбаном на голове. Хау мог месяцами не мыться и не менять нижнее белье – и не только на войне.

Но в армии наверняка есть хирурги, и Грею нужен лучший из них. При мысли об этом он поморщился. Он знал многих военных хирургов, и некоторых из них излишне близко. Однако армия Хау вошла в город в конце сентября, а сейчас середина ноября, к оккупации уже привыкли, как и к неприязни горожан.

Доктора-повстанцы либо покинули город, либо не захотят иметь дело с английским офицером. Симпатизирующие лоялистам были бы рады помочь ему – он посетил не один вечер, устраиваемый богатыми лоялистами, и познакомился с несколькими докторами, – но ни один из них не был хирургом. Один лечил только венерические заболевания, другой оказался акушером, а третий – обычным шарлатаном.

Вот Грей и решил сам прийти в штаб Хау с просьбой о помощи. Дольше ждать нельзя – Генри по-прежнему упорно отказывался от операции, хотя с похолоданием ему вроде бы стало легче. Уж лучше провести операцию сейчас, чтобы рана поджила прежде, чем наступят зимние холода и в закрытых домах воцарятся зловоние и грязь.

Он пристегнул меч и вышел из дома. Навстречу ему по улице, глядя на дома и сгибаясь под тяжестью вещевого мешка, брел солдат. Спускаясь по лестнице, Грей скользнул по нему взглядом, но этого оказалось достаточно. Он вгляделся пристальней, не веря, и вдруг бросился к высокому молодому солдату, позабыв про шляпу, галуны, меч и репутацию, и обнял его.

– Уилли!

– Папа!

Грея переполняли эмоции, ему редко доводилось ощущать себя настолько счастливым, но он постарался сдержать их, чтобы не смущать Уилли недостойным мужчины излишним проявлением чувств. Впрочем, рук он не отнял, лишь отступил на шаг, разглядывая сына от макушки до пят.

– Да ты грязный, – сказал он, расплываясь в широкой ухмылке. – Очень грязный.

Так и есть. А одежда поизносилась и обтрепалась. Нагрудный знак еще на месте, но на мундире не хватает воротника и нескольких пуговиц, а одна манжета оторвалась.

– И вшивый, – почесываясь, сообщил Уильям. – Здесь где-нибудь можно поесть?

– Да, конечно. Идем. – Грей взял вещевой мешок Уильяма и махнул рукой, приглашая следовать за собой. – Дотти! – крикнул он, когда они вошли в дом. – Дотти! Спустись!

– Я и так внизу, – раздалось за его спиной, и Дотти вышла из гостиной, где обычно завтракала. В руке она держала бутерброд с маслом. – Что ты… ох, Уилли!

Невзирая на грязь и вшей, Уильям стиснул ее в объятьях. Бутерброд полетел на ковер, а Дотти крепко обнимала Уильяма, смеясь и плача, пока он не пошутил, что она переломала ему все ребра и он теперь не сможет дышать полной грудью.

Грей благожелательно наблюдал за ними, хотя они уже успели втоптать бутерброд в чужой ковер. «Они и в самом деле любят друг друга», – решил Грей. Возможно, он ошибался. Грей вежливо кашлянул. Парочка так и не разжала объятий, но Дотти, по крайней мере, посмотрела на него через плечо Уильяма.

– Я прикажу подать завтрак для Уильяма, – сказал Грей. – А ты, дорогая племянница, проводи его в гостиную и налей чаю.

– Чай, – вздохнул Уильям, и лицо его приняло благоговейное выражение, с которым смотрят на чудо – или слушают о нем. – Я несколько недель не пил чая! Да что там, несколько месяцев!

Грей пошел в летнюю кухню – она находилась за домом по соображениям пожарной безопасности. Из обветшалого здания доносились дразнящие запахи жареного мяса, компота и свежего хлеба.

Грей нанял миссис Фигг, почти круглую чернокожую женщину, в качестве кухарки, рассудив, что нельзя приобрести такую фигуру, если не любишь еду и не умеешь ее готовить. Он оказался прав, и даже переменчивый характер женщины и ее привычка сквернословить не заставили его пожалеть об этом, хотя подходил он к ней всегда с опаской. Впрочем, услышав новости, она тут же отложила в сторону пирог с дичью и принялась наполнять едой чайный поднос.

Грей ждал – он собирался сам отнести его, чтобы дать Уильяму и Дотти время немного пообщаться наедине. Он тоже хотел услышать рассказ Уильяма; пусть в Филадельфии уже знали о разгроме армии Бергойна под Саратогой, но Грею нужно было расспросить Уильяма о том, что Джон Бергойн узнал или понял до этого. Некоторые знакомые Грея из числа военных говорили: Джордж Жермен убедил Бергойна в том, что его план был принят, и Хау пойдет на север для встречи с ним и тем самым разделит американские колонии надвое. Другие же – среди них и кое-кто из штаба Хау – утверждали, что Хау изначально не нравился этот план и уж тем более он не собирался ему следовать.

Были ли тому виной высокомерие и самонадеянность Бергойна, упрямство и гордыня Хау, глупость и некомпетентность Жермена – или же сочетание всех трех факторов? Если бы пришлось, он побился бы об заклад, что последнее. Интересно, насколько глубоко было вовлечено в эту историю ведомство Жермена. Перси Бошан бесследно исчез из Филадельфии, так что теперь за ним будет следить кто-нибудь другой, а Артур Норрингтон скорее передаст свои находки Жермену, а не Грею.

Он осторожно внес поднос в гостиную. Уильям успел скинуть мундир и распустить волосы, и теперь сидел на диване и пил чай.

Дотти устроилась в кресле у камина, на ее коленях лежала серебряная щетка для волос. Грей чуть не выронил поднос, увидев отсутствующее выражение лица племянницы. Она его словно даже не заметила. И вдруг ее лицо изменилось – словно она вернулась откуда-то издалека.

– Давай помогу, – сказала она, вставая и берясь за поднос.

Грей согласился, украдкой поглядывая то на нее, то на Уильяма, – тот тоже выглядел странно. Интересно почему. Ведь еще совсем недавно они были взволнованы и исступленно радовались встрече. А теперь побледневшая Дотти старательно скрывала переживания, но когда она принялась разливать чай, чашки излишне резко звякали о блюдца. Лицо Уильяма, напротив, пылало румянцем, но Грей был уверен, что не от сексуального возбуждения. Он выглядел, как… впрочем, нет, это все же было сексуальное возбуждение – Грей довольно часто наблюдал его на лицах мужчин и узнавал безошибочно, – но объектом желания была не Дотти. Совсем не Дотти.

Грей решил не обращать внимания на их смятение и сел за стол, намереваясь выпить чаю и послушать Уильяма.

Рассказывая о войне, Уильям немного успокоился. Грей с щемящей болью наблюдал, как меняется лицо Уильяма, как прерывается его голос. Разумеется, он гордился им: Уильям стал мужчиной, солдатом – и солдатом хорошим. Но Грей остро сожалел, что Уильям окончательно утратил наивность – это было видно по его глазам.