Багровые ковыли - Виктор Смирнов

– Да снимите вы с него этот горшок! – сказал он.

«Медведь-партизан» своими неуклюжими пальцами пытался расстегнуть широкий ремень. Юра оттолкнул его и сам снял глубоко нахлобученный на голову шлем. Белесые волосы его тут же встали торчком.

– Юрка, черт! – закричал моряк.

Он вскочил, сграбастал подростка в объятия, приподнял его в восторге встречи.

– Семен Алексеевич! – обрадовался Юра.

Он прижался к кожаной куртке, пропахшей свежими крымскими ветрами. Шмыгнул носом. Вот уж не знал, к кому он опустился в гости!

– Гляди, у нашего командира все белячки в кумовьях! – заметил Дыба с раздражением. – То полковник со своей бабой, то юнкерок…

– Ты, Дыба, из мамкиного пуза сразу в анархисты подался? – огрызнулся Красильников, не выпуская, однако, Юры из рук. – А я, брат, длинную дорогу прошагал и много всякого народу по пути повстречал, пока тебя увидел. Вот и Юрия. Я у него, почитай, за крестного батьку могу сойти.

Партизаны потеплели, заулыбались. Один Дыба по-прежнему оставался хмурый.

– Ты, Семен, лучше у него расспроси, где летчик. Небось побежал к своим. Они нам счас устроят встречу… с бубенцами.

– Юра? – попросил Красильников.

– Я один прилетел.

– Брешет! – резко отрубил Дыба.

– Этот пацан никогда не брешет, – возразил Красильников. – Расскажи, Юрий. Проясни, как говорится, обстановку, – попросил он, отстранясь.

Юра рассказал о том, что произошло с ним, после того как Красильников отыскал его родственников и Лоренцы приехали за ним на Херсонесский маяк. Рассказал об аресте Федора Одинцова и своей короткой отсидке в тюрьме, о беспризорниках и о том, как учился летному делу, о первых полетах.

– Дядька, видать, у тебя хороший, – заключил Красильников. Он оглядел Юру с головы до ног, как бы заново узнавая. – Ну надо же! Летать научился! Просто не верится! – Он помотал головой. – Ну дела-а!

– И я говорю: не верится, – сказал пулеметчик.

– Помолчи ты, Дыба! Ты мне чуть пацана не убил.

– А пущай на красных еропланах летает!

– Полетит. Вот будут у нас свои аэропланы – и полетит. Этот пацан нам в подполье знаешь как помогал! И я ж его чуть ли не своими руками в летчики отдал. Дядька у него в Каче учитель по летной части, а пацан сиротой у нас на маяке рос. Куда ж ему было, как не до своей родни.

Красильников опять сел на свой камень и долго молчал, мучимый какими-то своими мыслями.

– Вот что, Юрий, – сказал он наконец. – Дядька у тебя хороший, это факт. И дело твое хорошее, летное. Без куска хлеба не останешься. А аэроплан, ты уж не обижайся, придется спалить.

– Как это – спалить? – спросил Юра. – Сжечь, что ли?

– Ну да, сжечь. Посуди сам: зачнут наши наступать, и пойдет этот аэроплан на фронт. И будет губить наших красных бойцов. Это же натуральный факт.

– Не дам, – сказал Юра, и на глазах его выступили слезы. – Тогда и меня жгите! Вместе с ним!

Красильников только вздохнул.

– Я и говорю: беляк он и есть беляк, – не унимался Дыба.

– Что делать, Юрий! – тихим голосом сказал Красильников. – Ты пойми, это не игрушки. Это война! Еще какая война!

– Вы же мне сами родственников отыскали! – забился в истерике Юра. – Лучше бы я на маяке оставался!

– Во-во! И сидел бы сейчас вместе с Одинцовым в тюрьме. Если и жив он еще, Федор Одинцов, незабвенный наш с тобой кореш! – грустно заметил Семен Алексеевич. – Там, в контрразведке, каждый день людей к стенке ставят. Не посмотрели бы и на тебя. Да ты пойми, мил-человек, что мир раскололся, что кровь течет. Вся Россия разворошена. Ты видишь вот столечко, – сблизил он ладони. – А вокруг все вот такое! – Красильников развел ладони во всю ширь.

– Так ведь Константина Яновича, дядю моего, под суд отдадут за потерю «ньюпора»! – все еще продолжая всхлипывать, сказал Юра. – А виноват-то я. Как я Ольге Павловне в глаза взгляну? И Лизавете? Они ж мне как родные.

– Почему же «как родные». Они родные и есть, – протяжно, с мукой в голосе сказал Красильников. – И дядю твоего жалко, неприятности у него, конечно, будут. Все это так, а другого выхода я не вижу… Ты еще и то пойми, Юрий, что наши непременно скоро будут в Крыму. Уцелеет твой дядька – ему все в зачет пойдет. Шарик-то крутится, все меняется.

Партизаны нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Все знали: время дорого.

– Ты думаешь, мне тебя обижать хочется? После того как столько соли вместе съели, – продолжал увещевать Юру Красильников. – И все же… Из-за этой нашей длинной беседы у нас задание может сорваться. Аэроплан-то твой да и тебя тоже вот-вот начнут искать. Придут сюда. Так что надо нам ноги уносить.

…Лежа ничком на земле, Юра слышал, как трещат под огнем перкалевые крылья его «ньюпора». Облитый бензином, состоящий, кроме мотора, лишь из ткани и деревяшек, самолет вспыхнул сразу гигантским костром. Черный дым поднялся над скалами. «Бедный, милый, такой послушный аэроплан. Тебя удалось спасти, посадить на тонкую полоску гальки. И вот ты превратился в клубы дыма и улетел в небо. Навсегда, без возврата. Теперь ты будешь сниться мне по ночам. И я никогда, никогда тебя не забуду».

– Пойдем! – наклонясь, сказал Красильников. – Вот увидишь, Юрка, ты еще налетаешься… на аэропланах с красными звездочками. Вот установим мир, зачнем строить авиацию. Свои будут аэропланы, непокупные! Может, даже покрасивше этого твоего. А что! Полная гарантия, простое дело!.. Пошли!

– Никуда я не пойду, – пробурчал Юра.

– Здесь, что ли, останешься?.. Ну как знаешь! Прощевай! Может, когда снова свидимся!

Шаги стали затихать вдали. И постепенно смолкал треск костра. Только был слышен свист все усиливающегося ветра в певучих скалах – видимо, воздушный поток опустился с высот. И рокотала речка Кача. Текущая с гор к прибрежью, где живут Константин Янович, Ольга Павловна, Лиза и все его друзья во главе с Ленькой Турманом.

Но как вернуться теперь туда, как? Он не имеет права. Единственное, что он может сделать, – сообщить Лоренцам, что он жив. Не сгорел вместе с самолетом. Иначе Константин Янович ноги собьет, разыскивая его по горам. И Лиза пойдет с ним, Ленька со своей ватагой.

Юра оторвал голову от земли. Свет яркого дня ударил в заплаканные глаза. Ну почему все так несправедливо в этом мире? Почему?

Пусто было вокруг. Скалы, скалы… Юра, осознав всю безвыходность своего положения и невыносимое одиночество, рванулся в ту сторону, где еще недавно слышал звук удаляющихся шагов.

Красильников сидел на камне, подперев голову кулаком. Ждал.

– Ты вот что, – произнес он, не глядя на Юру. – Ты не беспокойся, мы возле самолета оставили записку. Что ты жив и что вернешься…

Он обнял Юру за плечо, и они пошли вверх, в горы.