Путеводитель потерянных. Документальный роман - Елена Григорьевна Макарова

Пока мое воображение перелистывало сборник расстрельных фотографий, Франеки скинули одежды. Передо мной предстало тощее тело Зденки с отвислой грудью и венозными шишками, я увидела яму в бедре Иржи, увидела… Ну и что? Не знаю. Мне сделалось не по себе. Франеки, напротив, были веселы и довольны, ждали, когда я, наконец, разденусь, чтобы вместе нырнуть в реку. Лежа на животе, я стянула с себя одежду и поползла к воде. «Вставай, — велела Зденка, — мы ж не на расстрел тебя ведем».

Иржи Франек, Елена Макарова и Зденка Франек, 1992. Фото С. Макарова.

Вода была обжигающе холодной. Иржи и Зденка уплыли вдаль, а я бросилась на берег и прикрылась майкой. На этом дело не кончилось. Откуда-то взялась лодка. И вот мы плывем по сверкающей реке — Иржи гребет, Зденка поет, а я сижу в майке, свернувшись калачиком. Мою закомплексованность Зденка приписала советскому воспитанию, там человек рождается в мундире и в нем же помирает. Я не стала спорить. Главное, испытание пройдено, опасности я не представляю, можно отключить светофор.

— Еще что-нибудь будете, не по талонам? — спросила официантка, убирая тарелки.

Иржи не отказался бы от яблочного штруделя. И чашечки кофе. Со сливками.

— Ты и так уже ни во что не влезаешь, — вздохнула Зденка.

— Общепит — штука такая: съел и тотчас забыл, что съел, — сострил Иржи.

Иржи ел штрудель, мы со Зденкой курили. Курить тогда можно было везде.

— Бросай, пока не поздно, — поучала меня Зденка, выдыхая дым, — а то превратишься в одну сплошную морщину, будешь как я.

— У меня был гарем возлюбленных… — сказал Иржи, облизывая ложку, — …идей, понятное дело. Светлое коммунистическое будущее, где одни фуршеты и все бесплатные. Ради этого я вступил в Терезине в подпольную компартию, а в Освенциме пудрил подросткам мозги на тему неизбежного поражения фашизма и победы социализма.

— Но в сорок восьмом году ты все же стал подозревать, что что-то не так.

— Да. Поэтому в пятьдесят втором, после процесса Сланского, я быстренько сменил еврейскую фамилию на чешскую.

— Сначала объясни Лене, что это был «антигосударственный заговор коммунистов-оппортунистов еврейской национальности»! С твоей фамилией тебя бы поперли с кафедры славистики. Не забудь, у нас было двое детей, я работала учительницей в школе.

— Правильно. Можно сказать, что мы прожили прекрасную жизнь, сидим в еврейской столовой, питаемся со скидкой и дышим кисло-сладко.

— Господин копчик распоясался и требует меня в постель, — сказала Зденка, потирая поясницу. — Я вас оставляю. Трудитесь и не шалите!

Вычеркнуть «Фауста»

Зденка ушла. Я достала из рюкзака папку. Иржи первым делом посчитал страницы.

— Пять. Примерно как в Екклезиасте. Читай.

«Вера и Иржи сидели за одной партой в еврейской гимназии в Брно. На всей территории Протектората это было единственное место, где евреи могли получить аттестат зрелости. Вера приехала из Праги, а Иржи из городка Високе-Мито близ Пардубиц».

— Лена и Иржи сидят за одним столом в еврейской столовой. Иржи из Праги, Лена из Иерусалима… Увлекательно, прямо скажем. Только при чем Вера? Откуда она взялась?

— Я созванивалась с ней в 1989 году, без всякой связи с тобой. Она сказала, что училась в еврейской гимназии в Брно и пообещала мне фотографии для статьи. Мы встретились в метро. Худышка в газовом платочке, вправленном в ворот серенького пальто… Она спешила в больницу к сестре. То ли из‐за мимолетности встречи, то ли из‐за газового платка, она казалась бестелесной.

— А что за фотографии?

— Вальтера и Веры.

— Вместе?!

— Нет, по отдельности. Но снятые в один день одним и тем же фотографом.

— Понятно. А почему ты усадила нас с Верой за одну скамью?

— А вы сидели на разных?

— На одной. Да какая разница, где кто сидел! Надо было не сидеть, а уносить ноги. И сколько же было нас, идиотов, профукавших последнюю возможность из‐за аттестата зрелости…

— Вас было четырнадцать.

— Откуда ты это взяла?

— Из интервью, которое ты дал Стивену Дину в 1987 году.

— Ты и его знаешь?

— Да.

— Потрясающе. Ты напишешь нашу историю. Прежде мы никого не интересовали, мало того, мы ничего не знали друг о друге. Кто-то остался здесь, кто-то уехал — невозможно было собрать информацию, сравнить между собой рассказы о тех же событиях…

«Все педагоги были евреями, кроме химика. Выжил один преподаватель физкультуры. И четверо учеников, Иржи и Вера в их числе. Учащиеся были столичными штучками, знали, что такое сионизм и коммунизм, свободно владели французским и немецким. Иржи приходилось наверстывать. Особенно тяжело давался ему иврит, благо оценок за него не ставили.

Иржи вырос среди католиков и евангелистов и долго ничего про евреев не знал. Он считал, что у чехов три религии, последняя по счету — иудейская. Вальтер Айзингер тоже вырос в маленьком городке под названием Подивин, но там был большой еврейский квартал, хедер и синагога. Вера в божественный промысел, которую он в детстве черпал из библейских книг, позже превратилась в веру в социальную справедливость. Вдохновленный советскими идеями, он углубился в изучение марксизма и русской литературы. Его любимыми поэтами были Лермонтов, Есенин, Маяковский, а духовным наставником — Лев Толстой.

Иржи жадно впитывал в себя все эти премудрости и вздыхал по Вере. Она была рядом, хорошенькая, кудрявенькая, но сердце ее было отдано кумиру. Она была влюблена в Вальтера, а Иржи — в его идеи».

— Зденка меня прикончит, — сказал Иржи и снял очки. Без брони в темной роговой оправе он выглядел беззащитным.

— Но у вас же не было романа!

— Ты хочешь, чтобы я это прочел? — спросил Иржи, водружая очки на место. — Тогда не отвлекай меня всякими глупостями.

«Летом 1940 года Вера сдавала Вальтеру экзамен по чешскому языку. Сочинение на тему „Расцвела яблоня“. В мае 1941 года еврейскую гимназию закрыли, и Вальтер вернулся к родителям в Подивин. Последовавшие вслед за этим полгода страшных лишений оказались, как ни парадоксально, самыми счастливыми в жизни Веры. Тайные встречи с Вальтером на конечной остановке трамвая. Прогулки по садам и лесам. Наверное, когда смерть бродит по пятам, любовь обретает особую силу.

Вера Сомер, 1939. Архив Е. Макаровой.

В мае 1941 года еврейскую гимназию закрыли, аттестата зрелости никто не получил. Но все получили повестку на транспорт. Правда, в разное время, поскольку депортировали по регионам, скопом.