Голос греха - Такэси Сиота

— Тории только с виду такой, а на самом-то деле тот ещё любитель театра.

— Не понял… — Акуцу никак не мог понять, куда клонит Мидзусима.

— Он в институте в театральном кружке играл.

— Шутишь?

— «Кампоу в юбке».

— Что это?

— Его сценическое имя.

— Да не может быть! Это типа пародия на Хун Кампоу?[158]

— Не забывай, кто слил тебе эту инфу, — совершенно излишне добавил Мидзусима и вышел из комнаты.

Вспоминая вечно недовольную физиономию Тории, Акуцу никак не мог избавиться от мысли: что же случилось с «Кампоу в юбке»?

Наконец, похоже, определились с пиджаком. Акуцу протянул Соитиро, беспокойно ёрзающему на стуле, пластиковую бутылку с водой.

— Волнуетесь?

— Хочется удрать.

Все в комнате дружно засмеялись.

— Но бежать-то некуда… Всё честно расскажу.

Его худое лицо было напряжено, но выглядел он лучше, чем в тот день, когда они встретились впервые. Так как адвоката у него не было, Соитиро предстояло остаться один на один с огромным количеством журналистов. Акуцу переживал за него, но, поскольку тот был преисполнен решимости, просто постарался подбодрить его.

— Пора, — хорошо поставленным низким голосом объявил Хорита, взглянув на ручные часы. Он был незаменимым участником этого журналистского расследования.

— Ну, я пошёл.

Акуцу пожал Соитиро руку. Ответное рукопожатие было на удивление крепким.

Тосия и Хорита пошли вперёд, за ними последовали Соитиро и Митани. Скрип кожаной обуви — звук шагов множества людей в полутёмном коридоре. Тосия открыл дверь в зал. Впереди в зале находилась высокая сцена, посередине — длинный стол, накрытый белой скатертью, на нём — куча микрофонов и диктофонов разных СМИ. От двери до сцены надо было пройти метров десять. Вдоль всего прохода стояли ширмы, и людям со вспышками вошедшие были пока не видны. Рядом с Соитиро стоял Митани, за ними — Тосия и Хорита. Акуцу наблюдал в отдалении. Ему пришло на память начало одной из статей: «Я… мать… я сбежал, бросив мать». Когда он писал статьи, то всячески избегал начинать их с прямой речи. Лишь один раз сделал исключение: в этих словах была вся суть трагедии. Душераздирающий крик ребёнка, бегущего от обжигающего пламени, ребёнка, бросившего мать. Должно быть, у Соитиро было лишь одно желание: оборвать цепь несчастий, что опутала его проклятую семью. Пусть даже вместе с этой цепью порвалась нить, соединяющая его с матерью. Может быть, ему даже казалось, что поджог — дело рук не Цумуры, а самого Бога…

Но оказалось, что, убегая, он ничего не приобретал. Ни в Хиросиме, ни в Миядзаки, ни в Окаяме. С каждым разочарованием его одиночество только углублялось, а каждый сегодняшний день был продолжением дня вчерашнего. Соитиро просто дрейфовал по течению времени.

Он не знал людей. Он не знал общества. Он не знал про ветер, дующий, когда идёт время. Он существовал на краю земли, где солнце никогда не встаёт. Он застыл, как надгробный памятник, испещрённый знаками бесчисленных несчастий.

— Ну, вот мы и добрались…

Радом стоял Тории. Наверное, в жизни этого человека бывало всякое, но для Акуцу он всё равно оставался «дьяволом» криминального репортажа.

— И почему только происходят такие преступления?

Всё это время Акуцу шёл по следу, и теперь, когда пришло время выпустить расследование из своих рук, он чувствовал лёгкую опустошённость. А ещё глубоко внутри чувствовал усталость при мысли о том, что ещё один отрезок жизни остался за спиной.

— Наша работа как математическая факторизация.[159] Как бы трудно это ни было, нужно уметь отвлечься от несчастий и печалей, находящихся на поверхности, и продолжать делить их на «почему». Делить, пока не получишь «простые числа». Не самое лёгкое дело, но нельзя, махнув рукой, бросать его на полпути. В «простых числах» — суть этого преступления; в них правда, которая нужна людям.

В этот момент Тории похлопал его по плечу.

— Ты хорошо поработал.

И тут же отошёл в сторону.

Акуцу подумал, удалось ли ему добраться до этих самых «простых чисел»? Надо продолжать задаваться вечным вопросом, возможно ли ещё деление… Глядя в спину идущему в сторону сцены Соитиро, он молился, чтобы и для этого человека наконец задул ветер времени.

«Похоже, вечером пойдёт снег».

Когда он снял туфли и переобулся в тапочки, то вспомнил эти слова Ами. На нём были толстые носки, но он почувствовал, что пальцы ног замёрзли. Обогреватель в прихожей не работал, и ему захотелось накинуть на плечи пальто, которое он только что снял.

— Пожалуйста, проходите сюда.

Приветливого вида женщина пошла вперёд. Акуцу последовал за ней; за ним рядом шли Тосия и Соитиро. Видимо, и вправду пойдёт снег. Он дотронулся до греющего пластыря на пояснице. На хорошо отполированном полу отражался свет ламп. Он не так представлял себе это: учреждение оказалось довольно новым. По мере движения в помещении становилось теплее. Количество обитателей дома, попадавшихся им по пути, тоже возросло. В общем зале сотрудники, видимо, готовились к новогоднему приготовлению моти.[160] Издалека доносились радостные голоса пожилых женщин. В канун Нового года дом престарелых в городе Кобэ был переполнен радостью приближающегося праздника.

Подойдя к коридору-переходу, женщина в розовом фартуке остановилась.

— Там находятся жилые комнаты.

Показав куда-то вглубь коридора, она вошла в комнату, расположенную тут же, по левой стороне. Раздвижная дверь была открыта и закреплена дверным фиксатором. Над дверью висела табличка «Комната для отдыха».

Они вошли внутрь. Первое, что бросилось в глаза, — стеклянная дверь, сквозь которую виднелось море. Волны создавали мерцание на водной поверхности. Вдали, у горизонта, плавали белые кучевые облака. Хотя, похоже, было ветрено, но кое-где виднелись рыбаки.

В комнате было довольно светло. Справа находилась небольшая стойка; перед ней за круглым столом сидели трое мужчин и женщин и пили чай.

— Кобаяси-сан!

Женщина, сидящая в кресле-каталке за столом ближе к окну, отвела взгляд от моря и посмотрела на вошедших. Седые волосы, тревожная улыбка, на губах неяркая помада.