Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

признавали, что в синоптическом изложении изречений Иисуса не было отмечено рефлексии, но, говорили мы, субъективность средств, через которые они прошли, здесь наиболее упразднена, так как они прошли через общий дух церкви. Поэтому мы все же допустили видимость того, что в синоптическом изложении мы описываем речи Иисуса в их исторической оригинальности, и мы должны были допустить эту видимость, так как только последующее исследование могло показать нам, в каком смысле следует применять эту категорию оригинальности. Теперь мы можем сделать первый вывод.

Противопоставление стало обоснованным. Речи Иисуса в Синоптических Евангелиях — не меньший продукт позднейшего осмысления, чем те, о которых сообщается в четвертом. Тем не менее, контраст остается, но как внутренний, как контраст в одной и той же линии развития одного и того же принципа. И то, и другое — свободное литературное творчество: круг вероучительного развития, созданный синоптистами, и тот, в который вводит нас четвертый евангелист. И то и другое — рефлексия одного и того же принципа, но первоначальная рефлексия его содержится в Синоптических писаниях, а более поздняя — в изложении Четвертого[14]. Синоптисты  восприняли принцип в том простом общем виде, в котором он до их времени существовал в Церкви, и дают нам его религиозное преломление, которое как таковое положительно выражается в отдельных предложениях, изречениях, гномах и притчах, и только в этом они расходятся, что Матфей, самый поздний, делает попытку, Новейший Матфей делает попытку более свободного течения положительных положений и приведения их в некую систематическую связь, хотя и не может полностью оторваться от позиции своих предшественников, так как в тот самый момент, когда он по своей воле образует новую связь, он вставляет в нее найденные им или им самим созданные положительные пилы и разрабатывает новые пилы, не имеющие внутренней связи с введенной им связью.

Эта оригинальная и религиозная рефлексия и ее позитивный характер противопоставляется рефлексии четвертого евангелиста как догматической. Его предпосылкой является уже не простая всеобщность принципа, как он дан непосредственно в жизни и вере общины, а всеобщность, как она сжалась в простоту сущности после ее первого положительного представления, и в этом мире сущности он возвращается к своим вечным предпосылкам и стремится постичь внутреннюю необходимость отдельных детерминаций.

По крайней мере, столько мы должны были сказать здесь, чтобы дать четвертому евангелисту то удовлетворение, которое дала ему критика Синоптических Евангелий. Теперь мы можем с облегчением двигаться дальше, так как прежнее напряжение между двумя кругами евангельской точки зрения ослабло, и у нас есть уверенность, что в обоих кругах мы имеем дело со свободным человечеством и с делами самосознания, — уверенность, которая, как мы можем надеяться и ожидать заранее, будет лишь более полно подтверждена в последующей части исследования и приведет к окончательной расплате.

Дополнение.

Мессианские ожидания евреев во времена Иисуса.

Все те, кто в последние годы выступал против штрейкбрехерской концепции протестантской истории, считали своим долгом также выразить протест против выведения священной истории из мессианских ожиданий иудеев. Однако этот протест, как бы искренне он ни звучал и как бы искренне ни выражал отвращение к предполагаемому святотатству, с самого начала был лишь бессилен и остался бессилен, поскольку не мог помешать Гфрёреру развить противоположную точку зрения до той крайности, до которой она могла дойти. Но что толку указывать на то, что та или иная иудейская книга, которую критик называет источником воззрений евангелистов, была написана через шесть, семь или четырнадцать веков после написания Евангелий? Чем может помочь подобный спор, направленный лишь на единичные и немногочисленные моменты, если разделять со Штраусом основное предположение о том, что уже до появления Иисуса среди евреев господствовало мессианское ожидание, и если даже точно знать, какого оно было характера? В той же мере спор такого рода должен был быть необходимым и бесплодным, поскольку Штраус не мог сделать понятным происхождение евангельской истории, пока он столь же ортодоксально, как и Хенгстенберг, рассматривал местанскую догматику иудеев как таковую, которая уже была прекрасно развита до появления Иисуса. И критика, и апологетика участвовали в одной и той же ошибке; их борьба могла привести только к бесплодной ссоре, но не к решению, и больше всего страдал вопрос, который оставался погребенным в предрассудках.

Поскольку Гфрёрер довел некритицизм до апогея, пора, наконец, опомниться и признать разум, который до сих пор, после двух тысяч лет заблуждений в истории, не был признан в этом отношении. Это необходимо — кто не понимает сразу, какое это бесконечно важное дело? Речь идет о том, чтобы довести критику до ее последнего кризиса и сделать ее последним приговором прошлому, возведя ее в совершенную идеальность и всеобщность и освободив от непризнанного позитива, с которым она до сих пор была опутана; Это относится к последней, но самой упрямой предпосылке, которую она до сих пор разделяла с апологетикой, и как необычна награда, которая следует за разрушением этой некритической предпосылки, когда христианский принцип снова наделяется творческой силой, в которой ему отказывала даже прежняя критика.

Апологетика, как она развивалась с момента возникновения христианской общины и до наших дней, или, вернее, как она в основном осталась прежней, не могла даже помыслить о том, что может возникнуть вопрос о том, что представление о Мессии уже до Иисуса стало концепцией отражения и как таковое стало доминирующим. Не может, так как с самого начала несомненно, что содержание откровения было одним и тем же с самого начала и всегда было объектом сознания этого Единого; не может, так как в своем ограниченном полемическом интересе считает, что обеспечит связь между ВЗ и НЗ только в том случае, если докажет, что содержание первого было реальным объектом сознания уже в первом. Представить себе подготовку христианства иначе, чем так, что Иисус должен был только сказать: вот, я есть то, чего вы до сих пор ожидали, — для вас совершенно невозможно.

Критика тоже до сих пор не могла освободить себя и историю от апологетических оков, поскольку, как и всякая контрсанкция в своей первой форме, она разделяла предпосылки оппонента и лишь по-другому их определяла. Хенгстенберг и те, кто был до него, говорят, что в Иисусе явилось то, на что до сих пор благочестивые люди только надеялись и чего ждали: Штраус говорит, что в христианской общине история Иисуса была создана и проработана как образ и исполнение иудейских ожиданий.

После того как мы доказали в вышеприведенной критике, что