Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

плодов, и таким образом приходит к изречению о том, что плоды всегда соответствуют природе дерева. Здесь, у Луки, мысль проводится в чистом виде, т. е. в той общности, которая ей принадлежит, и предложение: «всякое дерево познается по плодам своим» остается в этой общности, в которой изречение пребывает с самого начала. То, что добрый человек из доброго сокровища своего сердца приносит доброе, а злой — злое, ибо чем полно сердце, тем переполнены уста, тоже относится к той же диалектике внутреннего и внешнего.

Матфей изменил это: он придал общей мысли более ограниченное отношение, сделав изречение о плодах дерева критерием, который верующие должны использовать против лжепророков. Так как дерево упоминается один раз, то изречение о судьбе дерева, не приносящего добрых плодов, он дословно копирует из Лк 3:9 во второй раз. Но он опускает изречение о речи, исходящей от стыда сердца, поскольку вмешательство лжепророков уже сделало исполнение этого отрывка достаточно насыщенным. Вместо этого он приводит его в другой раз, где не преминул снова взять изречение о плодах дерева из сочинения Луки. Кто такие лжепророки? Лжеучителя ли внутри церкви или те, кто находится вне ее и нашел особый путь к спасению? Этот вопрос настолько важен и, несмотря на аналогию, которую мы находим в употреблении этого слова в Ветхом Завете, настолько бесконечно труден для решения, что было бы неправильно отвечать на него и лишать хороших богословов радости, которую они находят в решении таких больших задач от комментария к комментарию.

§ 24. Эпилог.

Исходя из слов ст. 21: «Не всякий, говорящий Мне: Господи, Господи, войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного», с этого места не следует считать эпилогом. Ибо если сразу после этого в ст. 22 сказано: «Многие скажут Мне в тот день: не мы ли пророчествовали именем Твоим» и т. д., то эта фраза все же слишком определенно относится к лжепророкам, о которых говорилось ранее, и ей не хватает той обобщенности, которая должна быть присуща эпилогу Нагорной проповеди.

Тем не менее, эпилог должен начинаться именно с этих слов, так как в ст. 24 происходит переход к уподоблению человека, построившего свой дом на камне, с предположением, что начало эпилога уже дано. «Итак, всякий, слушающий сии слова Мои и исполняющий их, подобен тому человеку…» и т. д.». Это можно сказать только в том случае, если в качестве темы заранее было задано общее предложение о том, что слова Иисуса нужно не только слушать, но и исполнять.

Но тут возникает трудность: мало того, что эта тема не была задана заранее — в ст. 21 было сказано, что исполняющий волю Отца Небесного войдет в Царство Небесное, но в ст. 22, 23 только что была развита мысль, с которой изречение в ст. 24 не может быть связано посредством ов. Ведь если в ст. 22, 23 говорится о недостаточности трудовой деятельности, то как можно на одном дыхании вновь рекомендовать ее, а эту рекомендацию описывать как завершение данного описания? Чувствуя это затруднение, говорят, что эта рекомендация вновь подхватывает изречение ст. 21, которое лежит дальше; но как же она может так легко перескочить через столь непокорное изречение, которое непосредственно предшествует ей, и может ли она решиться на такой грандиозный скачок, может ли она действительно подхватить ст. 21? Нет! Ибо здесь ни слова не сказано о слушании и исполнении слов Иисуса.

Но Лука говорил об этом перед притчей о человеке, который построил свой дом на камне. Здесь эпилог связан и составляет единое целое. Здесь эпилог начался со слов: ст. 46 «Но почему вы называете Меня Господом, Господом, а не делаете того, что Я говорю?», и здесь все прекрасно сочетается, когда сразу после этого в ст. 47 говорится: «Всякий, приходящий ко Мне и слушающий слова Мои и исполняющий их, скажу вам, кому подобен. Он подобен человеку» и т. д.

Упрек: «Почему ты называешь меня Господом, Господом, а не делаешь того, что я говорю?» Матфей развил в ст. 21 в общий канон и, напомнив о нем восклицанием «Господи, Господи!», добавил изречение из Писания Луки, в котором формальное и номинальное отношение к Господу отвергается как недостаточное для достойного Царства Небесного. Всего несколько минут назад Матфей скопировал изречение об узких вратах из писаний Луки, поэтому он еще помнит то, что следует сразу за ним, а именно притчу о хозяине дома, перед дверью которого стоят те, кто взывает: «Господи, Господи, открой нам», и отвергают его, напоминая, что у них были с ним отношения. Матфей переделывает их речь до такой степени, что она становится речью лжепророков, но последнее слово, которым Господь отвергает лжепоследователей, он присваивает своему Писанию без изменений.

Было бы излишне говорить, что притча о человеке, построившем дом свой на камне, могла появиться только как завершение более длинной речи и что, следовательно, она является свободным творением того же Луки, который создал предшествующую речь. Матфей сделал все возможное, чтобы избавить нас от необходимости длинного эпилога. Или мы снова скажем, что Нагорная проповедь Матфея — это свободное развитие зародышей, содержащихся в писании Луки? Что толку от этого quod erat demonstrandum?[13] Доказательство заключается в исполнении всего этого отрывка, и в заключение у нас будет время оглянуться на четвертое Евангелие.

§ 25. Обзор четвертого Евангелия.

Это должен быть взгляд примирения.

И достаточно одного взгляда, если он будет теплым и искренним.

В настоящее время мы не можем судить даже о соотношении исторического массива Синоптических Евангелий и четвертого Евангелия в той мере, в какой мы знакомы с первым. В этом отношении особенно важен вопрос о том, почему предыстория отсутствует в четвертом Евангелии, вопрос, на который далеко не всегда можно получить адекватный и удовлетворительный ответ, если мы хотим лишь косвенно заключить из его содержания, что она из него исключена или не исключена. Мы должны знать по ясным признакам, исключает ли оно сознательно священную предысторию или предполагает ее, или не исключает. Для того чтобы обрести эту окончательную уверенность в суждении, мы должны были путем полного сравнения выяснить, был ли четвертый евангелист знаком с одним или несколькими писаниями синоптического круга. Но об этом позже! Однако один момент, имеющий более широкое значение, мы уже можем представить в надлежащем свете. В нашей критике четвертого Евангелия мы доказали, что речи, вложенные в уста Господа, являются свободным творчеством автора. Мы