Черепаший вальс - Катрин Панколь

Она встала, накинула куртку и, проходя через гостиную, жестом показала Ирис, что уходит. Та кивнула, на миг оторвавшись от телефона, и стала болтать дальше.

Жозефина хлопнула дверью и бегом скатилась по лестнице.

Черный гнев поднимался в ней клубами угольной пыли. Она задыхалась. Что мне теперь, запираться у себя в комнате, чтобы обрести хоть капельку покоя? И на цыпочках ходить на кухню за чашкой чая, чтобы не помешать ее телефонному трепу? Грозовые тучи гнева заволокли ее душу. Ирис и пальцем не пошевелила, чтобы помочь мне приготовить завтрак или убрать со стола. Только попросила поджарить ей тосты — будь добра, подрумянь, не сожги, я не люблю угольки — и добавила: у вас случайно нет меда из «Эдиара», настоящего меда?

Она пересекла бульвар, дошла до леса. Стоп, заметила она на ходу, что-то я не видела плаката с Лукой. Как странно теперь произносить «Лука», а не «Витторио». Наверное, проскочила мимо и не заметила… Она ускорила шаг, пнула старый теннисный мячик. Дю Геклен удивленно взглянул на нее. Чтобы успокоиться, она вновь вернулась мыслями к своей работе о роли цвета. О символике цвета. Это будет первая глава, введение к основной части. Чтобы заманить ворчливого профессора, заинтересовать его. Чтобы он легче заглотил остальные пять тысяч страниц. Синий в Средние века был воплощением печали. Это мог быть цвет траура. Матери, потеряв ребенка, в течение полутора лет носили cerula vestis, синее платье. В иконографии Пречистой Девы ее синие одежды означают траур по сыну. Желтый был цветом болезни и греха. Латинское слово «galbinus», от которого произошло слово «желтый»[109], имеет германский корень со значением «печень», «желчь». Она остановилась, прижала руку к бедру: что-то там закололо. Это все от злобы, от желтой желчи! Желтый — цвет завистников, скупцов, лицемеров, лгунов и предателей. Этот цвет соединяет в себе болезнь тела и болезнь души. Иуда всегда в желтом. Символический цвет его одежд был перенесен в средневековом сознании на все еврейские сообщества. Евреев преследовали, выселяли в отдельные, изолированные кварталы вроде римского «гетто». Церковные соборы резко осудили браки между христианами и иудеями и потребовали, чтобы евреи носили специальный опознавательный знак, шестиконечную звезду, ту самую зловещую желтую звезду, которую возродили нацисты, почерпнувшие эту идею в средневековой символике.

Зато зеленый… подумай о зеленом, воодушевилась Жозефина, глядя на деревья, лужайки, садовые скамейки. Вдохни хлорофилл, который дымкой поднимается со свежих нежных листочков. Пусть твой взгляд упивается зеленью, крылышком селезня на воде пруда, ведерком, в котором малыш печет пирожок из газонной травы. Зеленый — цвет жизни, надежды, он часто символизирует рай, но, становясь темным, почти черным, напоминает о беде, его надо остерегаться. Надо остерегаться черноты, заполняющей мою душу. Не то меня задушит угольная пыль гнева. Она моя сестра. Моя сестра. Она страдает. Я должна ей помочь. Накрыть ее белым плащом. Плащом света. Что это со мной? Раньше, когда она водила меня за нос, я так не нервничала. Не излучала ни желтого, ни черного, слушалась ее. Опускала глаза. Краснела. Красный — цвет смерти и страсти, палачи одевались в красное, крестоносцы носили на груди красный крест. Красными бывают платья у шлюх, у падших женщин… Красная кровь течет в жилах женщины, способной сбросить оковы и взбунтоваться… Я меняюсь. Взрослею, как непримиримый подросток, восстающий против авторитетов. Она рассмеялась. Я начинаю думать о себе, анализировать свои новые чувства, оцениваю их, взвешиваю, бросаюсь в крайности и потихоньку отделяюсь от Ирис, отдаляюсь, злюсь, как ребенок, но отдаляюсь.

Дю Геклен бегал вокруг нее. Трусил, вытянув морду, внюхиваясь в землю, впитывая запахи, оставленные другими четвероногими. Круги то расширялись, то сужались, но он неизменно возвращался к ней. Она была центром его жизни. При свете дня на его боках были заметны розовые проплешины, того болезненно-розового цвета, какой бывает после сильного ожога, а две черных полосы на морде напоминали маску Зорро. Он приближался, убегал, обнюхивал какую-то собаку, орошал кустик или упавшую ветку, бежал куда-то, возвращался и бросался ей под ноги, радуясь встрече после долгой разлуки.

— Прекрати, Дю Геклен, ты меня уронишь!

Он смотрел на нее преданными глазами, она погладила его морду от носа до ушей. Он прошел три шага, прижавшись к ней, лапой — к ее ногам, плечами — к ее бедру, и вновь унесся, погнался за падающим листом. Он мчался с неистовой, пугавшей ее быстротой, потом застывал как вкопанный, учуяв новую добычу.

Она заметила вдалеке Эрве Лефлок-Пиньеля и мсье Ван ден Брока, гулявших вокруг озера. Значит, они дружат. Вместе гуляют по воскресеньям. Оставляют детей и женщин дома и беседуют, как мужчина с мужчиной. Антуан никогда и ни с кем не говорил «как мужчина с мужчиной». У него не было друзей. Он был одиночкой. Интересно, о чем они говорят? У обоих на плечи наброшены красные свитера. Как будто два брата, которых одевала одна мать. Они озабоченно мотали головами и явно о чем-то спорили. Биржа? Вклады? Антуан никогда не умел играть на бирже. Всякий раз, как он пытался вложиться в акции, казалось бы, самые доходные и надежные, акции сдувались. Он употреблял именно этот термин. Он вложил все свои сбережения в Евротуннель, и тот, естественно, сдулся! А теперь он ворует у нее баллы с карточки «Интермарше»! Бедный Тонио! Бедный, бедный Тонио! Нищий бродяга, живет в метро среди целлофановых мешков и прячет в них краденые продукты. Когда-нибудь он вернется и позвонит в мою дверь. Попросит, чтобы ему был готов и стол, и дом… и я приму его. Она вполне спокойно относилась к этой перспективе. Привыкла к мысли, что он может вернуться. Больше не боялась его призрака. Ей уже почти не терпелось, чтобы он вернулся. Развеял наконец все сомнения. Ничего нет хуже неопределенности.

А существует ли на самом деле пресловутая Дотти Дулиттл или Ирис выдумала ее, чтобы оправдать их с Филиппом развод? Кто знает. Ирис может наговорить невесть что! Легко ли признать, что муж ушел по твоей вине? Это ужасно. Проще сказать, что он ушел к другой. Надо мне повидаться с ним. Не нужно ни о чем спрашивать, я просто сяду напротив и посмотрю ему в глаза.

Поехать в Лондон…

Мой английский издатель просил о встрече. Можно использовать этот предлог. Хорошая мысль. Когда она бегает или гуляет, ей всегда приходят в голову хорошие мысли. Она взглянула на часы и решила вернуться.

Ифигения как раз выносила мусор после праздника, и Жозефина предложила помочь.

— Надо просто оставить мешки у дверей помойки, — сказала Ифигения.

— Как хотите… Дю Геклен, ко мне! Ко мне сейчас же!

Пес стрелой вылетел во двор.

— Боже сохрани, еще пописает во дворе и кто-нибудь его увидит! Придется срочно сдавать его в приют для бродячих собак! — хмыкнула Жозефина.

Он буквально влип носом в дверь и яростно что-то вынюхивал на помойке.

— Что это с ним? — удивилась Жозефина.