Черепаший вальс - Катрин Панколь

Хуже всего было по воскресеньям. Она до последнего валялась в постели. Долго завтракала, долго принимала ванну, читала газеты, подчеркивала какой-нибудь адрес, разглядывала чей-нибудь макияж или прическу, искала идеи, которые можно было бы перенять. Потом немного занималась гимнастикой. Она купила себе программу «Фитнес» от Синди Кроуфорд. Она не собирается прозябать тут, в Китае. Уедет при первой же возможности.

Да, но как же я уеду? Брошу свои деньги?

И речи быть не может.

Пойти во французское консульство? Все рассказать, попросить, чтобы защитили, выдали новый паспорт? Вэй узнает и отомстит. Однажды утром проснусь в заколоченном гробу. А родных у меня во Франции нет, бить тревогу некому.

Попытаюсь усыпить бдительность Вэя… Чтобы он отдал мне паспорт. Идеально было бы часть времени проводить во Франции, часть — в Китае.

Нет, это не выход. Нельзя жить одной ногой в Блуа, а другой в Шанхае. Вэй это прекрасно знает, потому и не хочет, чтобы я уезжала.

Он все время твердит, что она слабая и неуравновешенная. Станешь тут неуравновешенной, когда только это и слышишь. В конце концов она сама в это поверит. И вот когда поверит, все, ей конец. Крышка.

Под конец он всегда добавлял, что она должна ему довериться, положиться на него, ведь он помог ей сколотить состояние, без него она ничего бы и не добилась. Работайте, работайте, вам это полезно, если вы перестанете работать, вы… Он складывал руки за спиной, изображая смирительную рубашку. И громко хлопал в ладоши, так, что у нее звенело в ушах. Она вздрагивала и умолкала.

К семи часам вечера тоска захлестывала ее с головой. Это было самое ужасное время. Солнце опускалось за небоскребы из стекла и стали, дрожало в серо-розовой дымке смога. Она уже десять месяцев не видела чистого неба! Она прекрасно помнила: в последний раз это небо было голубым, когда объявили о приближении тайфуна и мощные порывы ветра разогнали серую пелену! Она здесь больше не могла. Задыхалась.

Это воскресенье — 24 мая — было таким же, как все прочие воскресенья.

«Еще один выходной», — вздохнула она.

Сейчас она напишет письмо. Это ее, правда, уже не развлекало. Прежде она разыгрывала заботливую мамочку, сочинила себе целую историю: будто бы вкалывает за границей по доброй воле, чтобы оплатить учебу детей, красивую одежду для них. Теперь и это не помогало. Что толку, если она не может отсюда вырваться?

В понедельник вечером она ужинала с французом, который производил на китайских заводах игрушки и продавал их во французских гипермаркетах. В четверг он улетал в Париж. Ей хотелось свежих новостей, не таких, какие можно выудить в Интернете. Хотелось знать, как сейчас выглядят улицы, какие песенки у всех на слуху, кто фаворит «Новой звезды»[107]. А вышел ли последний диск Рафаэля? А какие джинсы носят, дудочки, как раньше, или клеш? А багет подорожал? Это была ее жизнь, куски ее жизни, достававшиеся в придачу к ресторанному меню. Жизнь по доверенности. Мужчин она находила по Интернету, выбор там огромен. Всех впечатлял ее успех, ее прекрасная квартира. Она ничего от них не ждала, ничего, кроме сиюминутного облегчения, а потом они уходили… Как там ее бабушка говорила? Сделал дело — гуляй смело?

Вот так и они: сделают дело и гуляют себе дальше.

А я — остаюсь.

Когда на город опускалась ночь, она вновь бралась за бинокль и подглядывала за соседями. Этим она занималась до самого отхода ко сну. Потом ложилась и твердила про себя: завтра будет лучше, завтра я позвоню Марселю Гробзу, в конце концов он мне ответит, он найдет способ забрать мои деньги.

Марсель Гробз… Ее единственная и последняя надежда.

В это воскресенье, под вечер, Жозефина, которая весь день писала главку о символике полос на одеянии кармелитов для своей диссертации, решила прерваться и погулять с Дю Гекленом.

Ирис все время после обеда провалялась на диване в гостиной. Смотрела телевизор, болтала по телефону, между делом массируя себе стопы и руки, мазала их кремом, зажав плечом телефонную трубку. Весь диван мне заляпает, ворчала про себя Жозефина, первый раз проходя мимо сестры на кухню, сделать себе чашечку чая. Когда она шла за второй чашкой, Ирис по-прежнему трепалась по телефону и смотрела телевизор. Мишель Друкер брал интервью у Селин Дион[108]. Ирис массировала предплечья. В третий раз сестра по-прежнему делала три дела сразу: смотрела телевизор, разговаривала по телефону и, прогнув спину, делала упражнение для укрепления ягодиц.

— Нет, у сестры совсем неплохо. Обстановка не самая изысканная, но ничего… Но уж лучше тут, чем дома с Кармен, которая только и думает, как бы взобраться на крест и вбить в себя гвозди, чтобы меня спасти! Видеть ее больше не могу. Такая липучая, ну такая липучая…

Жозефина с яростью швырнула щепотку чая в ситечко и плеснула воды из чайника, пролив половину мимо.

Зоэ попросила у нее разрешения пойти в кино: я вернусь к ужину, обещаю, я сделала все уроки на понедельник, вторник и среду. «А когда у тебя найдется время объяснить, за что ты на меня дулась, за что ненавидела меня все это время?» — подумала Жозефина. Зоэ шесть раз переодевалась, врываясь в комнату матери с вопросами: «Так нормально? Не толстит? Попа не большая?», «Ой, а так, по-моему, ляжки очень жирные, нет?», «Мам, а это лучше с сапожками или с балетками?», «А волосы распустить или собрать?»… Она вбегала и выбегала, начиная спрашивать уже в коридоре, вертелась перед матерью, возвращалась в новом наряде, с новым вопросом, и Жозефине никак не удавалось сосредоточиться на работе. История гонений на полосатую одежду. Прекрасный сюжет для главы о цветовой символике.

В конце лета 1250 года монахи из ордена кармелитов, братьев Пресвятой Девы Марии с горы Кармель, прибыли в Париж в коричневых рясах, а поверх них — в плащах в коричнево-белую или черно-белую полоску. Скандал! Полоски в Средние века пользовались дурной славой. Они были атрибутом злодеев, вроде Каина и Иуды, предателей, преступников, бастардов. И потому, когда бедные братья ходили по Парижу, все над ними издевались. Их называли «братством решетки», били, оскорбляли, уподобляли дьяволу. Им приставляли к головам рога, при встрече с ними закрывали лица. Они поселились рядом с монастырем бегинок, искали убежища у сестер, но те не открыли им ворота.

Гонения продолжались тридцать семь лет. В 1287 году, в День святой Марии Магдалины, они отреклись от «решетки» и стали носить белую мантию.

— Надень белую маечку, — посоветовала Жозефина, разрываясь между тринадцатым и двадцать первым веком. — Белый оживляет цвет лица и сочетается с чем угодно.

— А-а… — протянула Зоэ с сомнением в голосе.

И ускакала мерить новый наряд.

Дю Геклен дремал, свернувшись у ног Жозефины. Она закрыла книги, потерла крылья носа — явный признак усталости — и решила, что ей не помешает глоток свежего воздуха. Она пропустила утреннюю пробежку. Ирис все время жаловалась, приставала к ней с одними и теми же вопросами о своем неясном будущем.