Жизнь русского обывателя. От дворца до острога - Леонид Беловинский

Один из богатейших нижегородских купцов, миллионер Гордей Чернов каждые два-три месяца запивал. Встретив как-то на ярмарке понравившегося румына-скрипача, он увез его к себе домой и в два месяца научился играть на скрипке. С тех пор при каждом запое по улицам Нижнего неслись тоскливые звуки скрипки. А по окончании запоя, отслужив молебен, матерый купчина вновь принимался за дело. Владевший на Волге множеством барок и буксирами для перевозки нобелевской нефти с Каспия (он перевозил до 6 миллионов пудов за рейс), в 1888 г. Чернов потерял во время ледохода 20 барок (не эта ли история открывает прекрасный роман М. Горького «Фома Гордеев»?). «Бог дал, Бог и взял», – промолвил он и заказал на заводе невиданный по величине буксир в 2400 лошадиных сил, построил в Городце невиданную деревянную баржу, вмещавшую миллион пудов нефти. До Астрахани баржу сплавили благополучно, но в море судоходный надзор ее не выпустил. Чернов тайком вышел на ней в море, привел в Баку, налил нефтью и ночью тайком же отплыл обратно. Морская полиция нагнала буксир с баржой. Завидев погоню, Гордей вспылил: «Как?! Мне?! Гордею Чернову?! Не дают делать, что хочу?! Шалишь!! Не бывать по-вашему!». И поджег баржу.

После этого подвига Чернов захандрил, а потом неожиданно для всех исчез. В городе решили было, что он разорился, но после ликвидации дела и полного удовлетворения кредиторов на долю жены и сына досталось свыше полумиллиона рублей. А след Чернова года через три отыскался… на Афоне, где расстроенный таким беспардонным вмешательством в его дела купец постригся в монахи. А как же: «Ндраву моему не препятствуй».

Благотворительность? Меценатство? Конечно, и это было. Прожив жизнь в грехе, к старости задумывался купец и о будущем, о расплате за грехи. И во спасение души строил церковь, заказывал набор колоколов для монастыря, открывал богадельню, без счета сыпал деньгами в скиты. Тот же Бугров, о котором мы не раз поминали, в память об отце выстроил в Нижнем Новгороде ночлежный приют для бездомных, совместно с родственником Блиновым учредил вдовий дом на 150 женщин с детьми, много жертвовал на школы, богадельни, приюты в родном Семеновском уезде. Дальним погорельцам он давал по 5 руб., а ближним – строил избы и дарил коров и лошадей. На кухне для нищих стояла у него деревянная чашка, наполненная двугривенными. Родоначальник дома Огняновых, о котором выше шла речь, содержал дома спасшего его клятвопреступлением приказчика, заболевшего на этой почве нервной болезнью, и ходившую за больным приживалку, и умирая, наказал детям «не трогать» их; кроме того, в память об отце дети много занимались благотворительностью («Замечу к слову… что наши хозяева Огняновы, пользуясь благами своего богатства, как я убедился впоследствии, делали много добра…» (59; 135). Иной раз тароватыми купцами открывались и именные стипендии в университетах, и больницы строились, как построил купец-старообрядец К. Т. Солдатенков общедоступную для всякого рода людей больницу, ныне по недоразумению носящую имя врача Боткина. Но и здесь все было не так просто. Несколько информированных современников с небольшими разночтениями описали известную историю с московским купцом Ф. Я. Ермаковым. Жил-был – как следовало быть: к сыну в гости ходил, принося с собой в кулечке четвертушку водки и понемножку колбасы, сыру, хлеба – во избежание лишних расходов. Хорошо знавший Ермакова Варенцов писал: «Москва сильно нуждалась в больнице для душевнобольных… Бывший в то время городским головою Н. А. Алексеев… решил добиться постройки психиатрической больницы. У города для этого средств не имелось, и Алексеев задумал собрать их среди московских миллионеров. Для этого отправился к каждому из них с просьбой пожертвовать на это благое дело. Приехал к Ф. Я. Ермакову, изложив ему причину своего приезда, с просьбой оказать помощь городу. Флор Яковлевич его выслушал и ответил: «Жертвуй все, жертвуй! Ну а что мне от этого, ведь никто в ножки мне не поклонится».

Алексеев снял с себя цепь, бывшую на нем как эмблема городского головы, положил на стол и, к необычайному изумлению Флора Яковлевича, повалился к нему в ноги, касаясь лбом пола: «Кланяюсь и прошу вас, Флор Яковлевич, ради массы страждущих, несчастных и бесприютных больных, не имеющих возможности лечиться, пожертвовать на это доброе дело!»: Обескураженный Ермаков встал, пошел в кабинет, откуда вынес чек на 300 тысяч рублей и вручил Алексееву.

Эта сцена описана мною со слов Н. А. Алексеева, а из сообщения родственников Ермакова мне пришлось слышать другую версию, которую я и сообщу, предполагая, что она, может быть, вернее, так как мне думается, Н. А. Алексеев не счел возможным рассказать все подробности разговора из-за нежелания поставить в неловкое положение Ермакова и тем отчасти обидеть щедрого жертвователя, могущего в будущем пригодиться. Когда Н. А. Алексеев рассказал Флору Яковлевичу о нужде города в больнице для душевнобольных с просьбой пожертвовать на ее постройку, то Ермаков вынул из бумажника три рубля и положил на стол перед Алексеевым.

– Что вы, Флор Яковлевич, – сказал Алексеев, – смеетесь? Городской голова не поехал бы собирать по трешнице, у него на это времени и желания не хватило бы!

– Как просится, так и дается, – ответил Ермаков.

– Что же вам нужно, в ножки, что ли, поклониться? – сказал с возмущением Алексеев.

– Ну а хоть бы и в ножки! – ответил Ермаков.

Тогда Н. А. Алексеев проделал все, о чем я написал ранее. Флор Яковлевич вручил Алексееву 300 тысяч рублей, не забыв взять свою трешницу со стола, и положил ее в бумажник, нужно думать, опасаясь, что Н. А. Алексеев и ее возьмет.

На Канатчиковой даче на деньги Флора Яковлевича выстроен большой корпус больницы под наименованием «Ермаковский»…

Федор Николаевич Малинин был инспектором всех народных школ и получил назначение председателем комиссии по реставрации какого-то старинного храма… Денег на ремонт казной было отпущено мало, тогда Малинин обратился к Флору Яковлевичу, объяснив всю важность сохранить этот храм для потомства. Ермаков выслушал и ответил: «Ладно!». Малинин был в затруднении: как понимать слово «ладно»? Ермаков может дать трешку, может и тысячу… Он решился переспросить: «А все-таки сколько вы ассигнуете?» – «Пошел прочь! Я сказал – ладно! Чего тебе еще?».

Малинин подумал-подумал и решил ремонт произвести хорошо, так и сделал, что обошлось более 10 тысяч рублей. Собрав все счета, он подсчитал всю затраченную сумму ремонта, отправился к Ермакову, думая с волнением: «Заплатит ли?».

Федор Яковлевич спросил Малинина: «Какая общая сумма?». Тот не ответил, вручая все счета с отчетом. Флор Яковлевич не посмотрел на них, а, разорвав в клочья, бросил и выдал сполна всю сумму, сказанную Малининым…

Когда скончался Ф. Я. Ермаков, то он своим детям ничего не оставил, а все свое большое состояние назначил для благотворительности по усмотрению правительства, что и было разделено между разными министерствами» (28; 541–545).

Ну, что тут скажешь? «Ндраву моему не препятствуй!»

Когда мы говорим о создании ценнейших музейных собраний (братья Третьяковы, Щукины, Рябушинские, Морозовы и многие другие), о создании научных институтов (например, Аэродинамический институт, основанный одним из Рябушинских) и иных подобных делах, то забываем, что, во-первых, это были купцы, а точнее предприниматели уже новой формации, нередко учившиеся в заграничных университетах, а во-вторых – что купцов по России были многие тысячи, а мы перечисляем все тот же десяток-полтора имен. Рябушинские мало того, что были крупными производителями сахара, они и банк свой держали, и газету «Утро России» издавали, и художественный журнал «Аполлон» практически на их деньги выходил; в нем репродуцировались картины одного из Рябушинских, а в коридорах редакции устраивались выставки новейшей живописи. Ну, и что? Много было Рябушинских? Вот богадельни открывать, церкви строить да колокола лить – это другое дело.