Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

использование этих сил. В один прекрасный день он вспоминает, что три четверти времени, сознательно прожитого человечеством, ушло на войны. И всеобщего согласия, символизирующего чудо, опять не получилось, земля не устроена.

Расщепление атома, этот великий шаг к столу благоденствия, в большой степени разнообразил арсенал насилия на будущих театрах военных действий…

От самого человека зависит, стать ему богом или…

Капитан уехал вон той оранжевой дорогой, выжимая из мотора полные обороты. Но как мала скорость его автомашины, чтобы вырваться из реальности. Ее достаточно лишь для столкновения с дорожным столбом или встречной машиной. Эта жестокая мысль не принадлежит мне, просто конец предполагаемого поведения Капитана навязан мне чем-то прочитанным.

Или он ничего не сделает и ничего не сможет, как при нашей встрече, ему будут недоступны мысли о собственном несовершенстве, потому что инстинкт самосохранения превратил его в напуганное и тупое существо…

Излучина реки начинает затухать, подергиваясь синеватым медленным туманом. Скрылись облака. Солнце зашло, но земля еще хранит его тепло, и в воздухе сильнее обозначились запахи остывающих трав.

Я протягиваю руку, чтобы сорвать тополиный листочек, но тут же отдергиваю ее, увидев около локтя темное круглое пятно. Такое пятно есть и на правом предплечье. На животе, в паху. Это ожоговые пятна. Они появляются в тех местах, где поверхностные ткани облучились особенно сильно.

Как давно это было — сверкающая пластмассовой отделкой пультовая, колокола громкого боя, мигающие красные лампы, желтый, грязноватый пар у потолка реакторного отсека и Клеопатра с мальками, забившаяся в стеклянный угол аквариума. И та уравновешенность, с которой я работал, подчиняясь странному внутреннему ритму.

Я ощущал зной, палящий голову, обжигающий подошвы ног, и в горле было так сухо, что я не мог даже шевельнуть языком. Я сумел бы просто убежать от реактора к выходной двери, которую собственноручно запер изнутри. Может быть, я не раз, пока возился с аварийными стержнями, был близок к тому, чтобы сорваться со всех ног, но что-то сдерживающее, противоборствующее страху заставляло меня спокойно действовать. Вот это и было вреде внутреннего ритма.

Я увидел контрольный прибор, показывавший нарастание мощности реактора — информация, подтверждающая, что наше бегство оправдано. Но ее было достаточно, чтобы вспомнить о тоннах расщепляющегося сырья за метровой бетонной стеной. Или я преувеличил опасность, когда подумал об этом? Тогда следует упрекать самого себя в излишней игре воображения. Свалял дурака. Для меня опасности почти не существовало: я убегал и знал, куда спрятаться, чтобы не пострадать от взрыва, если бы он произошел. Но мысль об опасности, пусть даже мнимой, возникла, и я должен был либо пренебречь ею, либо принять решение вернуться. И я выбрал последнее. Сказать, что это было безрассудство? Однако действия мои были подсказаны здравым смыслом — в первую очередь я выключил вентиляцию, соединявшую зараженное помещение котлована с наружным пространством…

Подул ветерок, неся из сумеречного простора запах свежевыпеченного хлеба и жженого пороха. В той стороне, откуда налетел ветер, небо озарено неярким сиянием: город зажег огни. Слышен отдаленный топот множества ног, голоса мальчишек. Потом, перекрывая все звуки, взлетает над темной рощицей зазывное конское ржанье. И мягко вспыхивают вершины деревьев, горбясь, лениво выкатывается луна, и от ее русалочьего света потерявшее глубину из-за фиолетовых сумерек пространство снова обретает трехмерность.

16

Мы с Леной вдвоем — я лежу в постели, она устроилась на подоконнике. Анатоль ушел вниз, дежурит с медсестрой Зиной, а мне хочется, чтобы он сейчас был с нами.

Я плохо знаю женщин, но вот сидит Лена, и от всей ее напряженной позы исходит волнение, передается мне — что будет, если она решится сделать то, о чем думает?

Я не ошибся — Лена идет к двери и запирает ее. Гасит свет.

— Так лучше, правда? — говорит она испуганным голосом.

Еще минуту назад я смог бы ответить Лене и даже предотвратить этот момент, но теперь, остолбенев, слежу за ней.

Ей Анатоль ничего не сказал.

— Хочешь я немного полежу с тобой?

Движения у Ленки неловкие и торопливые, когда она снимает кофточку. Юбка падает на пол, но Ленка не поднимает ее, а перешагивает и приближается ко мне. Она ступает на пол босыми ногами неслышно, словно плывет в лунном свете.

Все упущено, нет сил возражать, и Ленка укладывается рядом со мной и лежит тихо, как мышь, коснувшись теплым коленом моих ног. Так мы лежим, прислушиваясь друг к другу.

Она не дышит, чтобы услышать мое дыхание. Я тоже не дышу и слушаю ее, и мы лежим в тишине, пока не начинаем задыхаться. Потом почти одновременный вздох, шумный, во всю грудь, словно только что вынырнули из воды.

— Ленка, — говорю я, отдышавшись. — Тебе нравился какой-нибудь мальчик?

И мне показалось, что она вздрогнула, когда я сказал это.

— Почему ты спрашиваешь об этом сейчас? — обиженно проговорила она.

— Так, — сказал я. — Интересно…

— Нравился…

— Ну и как?

— Ничего. Он мне очень нравился. А когда человек так нравится, он — божество.

— Он в самом деле был таким?

— Мы опоздали на электричку за городом и остались ночью одни… Он на меня кинулся, как варвар… Чуть руки не поломал мне… Я убежала и до утра просидела под деревом.

Я протягиваю к ней руку, и пальцы погружаются в волосы Ленки. Она вздрагивает, прячет голову, тычется горячим лицом в шею.

Она ничего не знает.

Во мне нет того, что бывало раньше, когда я прикасался к ней, ощущал ее тепло, запах.

Сейчас только цветная мысль в голове, как при ударе в затылок, что все осталось по-прежнему, и только во мне что-то изменилось, и у меня немое, стерилизованное тело.

— Ленка, — говорю я. — Ленка, ты ничего не знаешь…

Ее руки крепко прижаты к моей спине, под упругой, горячей грудью сильными толчками бьется сердце. Она дышит мне в шею, и это начинает меня раздражать. Я чувствую, что еще немного, и я оттолкну ее от себя, наговорю грубых слов. Могла бы выбросить романтику из головы, не лезть в добровольные жертвы.

Но Лена приподнялась и посмотрела на меня. В затененных глазных впадинах — две дрожащие светлые точки. Одеяло сползло с ее мягко светящихся плеч, и она осталась сидеть с согнутыми коленями. Ветер колыхнул занавески окна, стало светлее, и Лена прикрылась.

— Приснилось однажды, будто мы спали вместе, — сказала Ленка. — Просто лежали и все… Можно, я еще полежу Сергей?..

Теперь было все равно. Пусть лежит себе хоть до утра. Никто слова не скажет, все знают, что из этого ничего не получится. Женская и мужская особи в