Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

мистер Беркли? — спросила Лена, познакомив нас.

— Да, я с сожалением думаю, что скоро покину вашу страну, — сказал он. — Но я непременно хотел бы еще раз посетить вашу замечательную картинную галерею… Надеюсь, вы не откажете мне в любезности, ведь вы работаете там.

Он говорил по-русски свободно, но медленно. Заговорив о галерее, он как бы подчеркнул, что каждое посещение для него имеет больший смысл, чем мы могли подумать.

— Простите за нетактичный вопрос: сколько вам лет, Сергей? — спросил он и ждал ответа, глядя на меня тоскливыми и, как показалось, виноватыми глазами.

— Двадцать один, сэр, — сказал я.

— Ваш отец, видимо, участвовал во второй мировой войне?

— Да. Он погиб.

— Он был в сухопутных частях?

Англичанин не сводил с меня взгляда. Он даже не заметил, как подошел официант.

— Еще одну рюмку! — сказал я, уверенный, что англичанин выпьет с нами.

А он и не слышал того, что я сказал официанту, он ждал ответа. Казалось, что он сейчас потеряет самообладание и повторит вопрос, но я сказал:

— Мать говорила мне, что он был мобилизован во флот.

— Подводный?

Он выговорил это, как будто всхлипнул. Я коротко переглянулся с Леной — она сидела растерянная, сбитая с толку поведением англичанина. Он заметил наше недоумение, выпрямился в кресле, достал пачку сигарет.

— Боюсь, что вы неправильно истолковали мой интерес, — сказал он закуривая. — У меня дрожат руки, и мне не скрыть этого… Все это отголоски одного драматического события, которое круто изменило мою жизнь…

Я не могу сказать, что он был подводником, я не знаю.

— Но как его звали?

— Николай Тураев.

— Николай… — произнес он вполголоса, прислушиваясь к звучанию этого имени. — Ни-ко-лай… Видите ли, эта история… — продолжал он, все сильнее беспокоясь. — Эта история…

Внезапно он встал.

— Я вижу, что вы заинтригованы, тем не менее я должен оставить вас. Обещаю, что вы все узнаете. Я увижу в галерее Элен. Всего доброго. Извините.

И он ушел, нетвердо переставляя длинные ноги, а позы следящих за ним товарищей выражали сдержанное неодобрение.

14

А теперь вот это письмо. Пока я был в процедурной, оно лежало за пазухой, теплое. Я ложусь на кровать и вынимаю из конверта три сложенных вчетверо листка с машинописным текстом. Письмо начинается без обращения к кому-либо, с красной строки:

«Тогда я был лейтенантом королевского военно-морского флота по особым поручениям. Осенью сорок третьего года одна подводная лодка небольшого водоизмещения, на борту которой находился и я, с секретным грузом отшвартовалась от пирса одной из гаваней Северного военно-морского флота. Штормовая погода затрудняла поход. Она же, по моему мнению, делала наш путь менее опасным, потому что в штормовых условиях силы противолодочной обороны противника действовали малоэффективно.

Однако на рассвете, когда мы шли на перископной глубине вдоль норвежского побережья, послышался отдаленный шум винтов. Я лежал в кормовом отсеке, борясь с приступами морской болезни, когда близко от корпуса лодки взорвались глубинные бомбы. В отсеке погасло освещение. После второй серии взрывов лодка с большим дифферентом на нос начала погружаться, и за стальной переборкой, отделяющей наш отсек от остальных, зашумела вода. Это произошло очень быстро, и только некоторое время спустя, когда все затихло, я понял, что лодка погибла. Эта страшная мысль сковала мои мышцы, оцепенила мозг. Но скоро наступило возбуждение, и я, карабкаясь, лихорадочно начал искать выхода из темноты. Когда я добрался до переборочной двери и нашел рукоятку замка, кто-то с силой оттолкнул меня назад.

— Спокойно!

Внутренность узкого отсека осветилась слабым лучом аварийного фонаря. Моряк, который держал его в руках, приникнув ухом к бронированной двери, слушал, что происходит за ней. Но там стояла мертвая тишина. Потом он сорвал с аварийного щитка молоток и несколько раз ударил им по сферической поверхности двери. Это был условный стук, и на него никто не откликнулся.

В отсеке нас оказалось трое.

Третий подводник, белокурый молодой человек с разбитым при падении лицом, сообщил:

— В трюм поступает вода.

— Сколько времени мы сможем продержаться? — спросил я, — это были мои первые слова, сказанные после катастрофы.

— Какое это имеет значение, — раздраженно ответил мне первый подводник. — Они спускают водолаза.

Шум винтов наверху прекратился, но были слышны далекие звуки производимой работы.

— Приготовь лебедку! — приказал первый подводник своему товарищу. — А вы, лейтенант, отдрайте заднюю крышку правого торпедного аппарата.

Я охотно согласился исполнить это приказание — было похоже, что они начинают приготовление к выходу на поверхность. Мы провозились полчаса, пока зацепляли стальные лебедочные тросы за стабилизаторы торпеды, покоящейся в аппарате.

Вода заполнила трюм и поднялась выше палубы на несколько дюймов. Напор воды создавал заметное давление в воздушной подушке. Воздух густел, и я начал дышать ртом.

Прошло еще полчаса, теперь торпеда лежала на стеллажах, и второй подводник, вооружившись специальным ключом, совершал непонятные мне манипуляции.

— Готово! — доложил он первому подводнику.

Ледяная вода подобралась к коленям. Я лег на подвесную койку. Первый подводник вынул из кармана плитку шоколада, разломил его на три части и угостил нас.

— По сто граммов бы, — сказал он с улыбкой, которая показалась мне искусственной в этой трагической ситуации.

— Хорошо бы — для храбрости, — в тон ему отозвался второй подводник.

А я уже был несколько пьян — начинался азотный наркоз.

— Антоновка сейчас самый смак, — сказал первый подводник, потушив фонарь. — Мы с батей как раз перед войной посадили двухлеток. Не пришлось попробовать.

— А у меня сын родился после того, как началась война. Пишут, что похож на меня, — подхватил второй.

— Вы считаете положение безвыходным? — спросил я, заметив, что в их голосах зазвучали прощальные нотки. — Что мы ждем?

— Осталось еще немного воздуха, — сказал первый. — А там включим дистанционный взрыватель… Они ничего не получат.

В это время снаружи послышался металлический скрежет, и мы замолчали.

— Если они спускают водолаза, надо полагать, им было кое-что известно, — протянул первый подводник.

— Разумеется, это дело рук германской разведки, — сказал я.

— Или предательство союзной разведки, — предположил первый подводник.

— Это обстоятельство исключено, — возразил я не очень настойчиво, потому что начал задыхаться от нехватки воздуха.

— Включи-ка свет, свет! — потребовал вдруг первый.

Зажегся фонарь.

За бортом что-то скреблось.

Первый подводник вынул из кобуры револьвер и стал пускать пулю за пулей в то место, откуда доносилась возня, но там только сыпалась пробка, которой обиты были промежутки между шпангоутами. Расстреляв обойму, подводник выронил оружие,