Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

Кот крутился под ногами, требуя благодарности. Мы отмыли кровь, замели труп в старую газету и вынесли на помойку, чувствуя себя преступниками. А кота вернули хозяйке, португальской консьержке из соседнего дома. «Если что, обращайтесь снова, – с гордостью сказала консьержка, почёсывая мышелова за ухом. – Кстати, это не кот, а кошка. Этуаль!»

Мыши в Париже повсюду: даже если вы не увидите их воочию, то ощутите запах – ни с чем не сравнимую сладковатую вонь, царящую в лифтах, кладовках, шкафах и подвалах. И в храмах порой припахивает: я помню, как мышь пробежала наискосок под колоннадой церкви Мадлен, похожей на дом культуры. А крыс, может, ещё больше, чем мышей, – не хватит всех этуалей с неба, чтоб переловить… Людо говорит, по статистике, на каждого парижанина приходится 1,75 крысы: «Нет, ну а как ты хотела? Древний город, ветхий жилищный фонд…»

Меня передёрнуло, когда я представила себе одну целую семьдесят пять сотых крысы. А Людо засмеялся: мы с ним как раз гуляли по аллее виадука Искусств и дорогу нам то и дело перебегали жирные крыски, похожие на палки сервелата.

Перечитала сегодняшнюю запись с самого начала и поняла, что я не сообщила дневнику самого главного: кто такой Людо. Это потому, что мне кажется, будто бы Людо в моей жизни был всегда, и его присутствию я удивляюсь меньше, чем мышам и крысам.

Его полное имя Людовик – вот умора! Помню, кстати, как меня поразило в детстве, что д’Артаньяна звали Шарль, Арамиса – Анри, а Портоса – Арман: я раньше считала, что у них нет имён. Но у Людо ещё и фамилия оказалась, представьте себе, Дюма! Тут уж я так хохотала, что он обиделся и нервно поинтересовался моей собственной фамилией. «Я такое точно не выговорю», – огорчился, услышав.

Имя моё он тоже произносит смешно: Ксенья. Но меня все здесь так зовут, я уже начинаю привыкать. Мы познакомились у Пантеона, точнее, у мэрии Пятого округа: он стоял у входа, курил, а я как раз потеряла очередную зажигалку. Это к вопросу о вреде курения. Людо чуть выше меня ростом, брюнет, чем-то похож на мою детскую любовь Алёшу П. Пальцы смуглые, цепкие. Он коренной парижанин, житель левого берега в третьем поколении, чем заметно гордится. «Но когда я учился в Эколь Нормаль, то жил в общаге на Ульм, у меня была там своя комната». Прежде в той комнате обитала какая-то девушка – Людо считает, что жиличкой была девушка, потому что стены она выкрасила в розовый цвет и на одной стене была надпись на русском языке. «О, вот ты-то мне её сейчас и переведёшь! – ликовал Людо, копошась в своей сумке. Выудил потрёпанную записную книжку (у него всё потрёпанное – одежда, обувь, книги) и нашёл нужную страничку. – Вот: “Сильные духом избегают наслаждений, как мореплаватели подводных камней”. Я определённо где-то слышал это выражение, вот только где? Но мысль спорная, не находишь?» Автор сей максимы отыскался по чистой случайности: то был Наполеон Бонапарт. Сочинителем «русской фразы», не дававшей покоя Людо, был, таким образом, француз – да ещё какой!

Странно, с Людо я сразу же стала говорить на французском легко, не смущаясь ошибок. Он поправлял их спокойно, не вышучивая, но и не прощая даже самой мелкой. В том, что касалось французского, он проявляет абсолютную строгость. Хоть и умиляется моим попыткам выстроить идеальную фразу. Людо изучает философию в Сорбонне. Именно у него я научилась «парижскому» прононсу: не бонжур, а бонжур-а, с лёгким выдохом в конце. От него узнала, что с парижскими официантами нужно держать ухо востро и не обижаться на их дерзкие шуточки, а отстреливаться в ответ. Людо научил меня выбирать вино (не по цене и красивой этикетке, а по году, указанному на бутылке), есть сыр с черешневым конфитюром, носить шарф в любую погоду и… любить. До него я понятия не имела, что быть вместе, оказывается, приятно. До «финала» я, впрочем, не дохожу, но меня это не очень расстраивает: говорят, что некоторым девушкам для этого нужно время. Может быть, даже годы. Пока я изображаю для Людо, что у меня всё в порядке: это намного проще, чем кажется. Ну и вообще: «Сильные духом избегают наслаждений, как мореплаватели подводных камней».

Людо сейчас снимает комнату на rue des Écoles, прямо под окном у него – бюст Ростана, где чуть не круглый год цветут розы («И в сердце плачет стих Ростана…»). С родителями он жить не хочет, хотя у них роскошная квартира на том же левом берегу. Мы начали встречаться месяц назад, и он чуть ли не сразу же потащил меня в свою бывшую школу – Эколь Нормаль, которую во Франции зовут просто Ульм, поскольку она расположена на улице Ульм. Видно, как Людо гордится своей школой. Названием «нормальная» обманываться не стоит, Эколь Нормаль – необычайная, и попасть сюда могут только лучшие из лучших. Чтобы поступить в неё, нужно сначала отучиться несколько лет в подготовительных классах и сдать потом сложнейший конкурсный экзамен. Выпускники этого высшего учебного заведения, основанного ещё в 1794 году, по условиям обязаны отработать впоследствии несколько лет на государство.

Когда мы прошли через главный вход и оказались в заросшем деревьями квадратном дворе, похожем на зону отдыха в каком-нибудь санатории, Людо тихо спросил: «Видишь этих ребят?» По периметру стен сидели и стояли студенты. Почти никто не курил, но некоторые что-то жевали и пили из картонных стаканчиков. Было время обеда. «Это цвет Франции! – гордо сказал Людо. – Здесь учились Сартр, Фуко, Деррида, Мерло-Понти и я!» Скромнягой Людо не назовёшь.

Он пытался показать мне свою комнату с розовыми стенами и чёрными словами на русском, но дверь была заперта. Тогда разочарованный Людо снова привёл меня в тот квадратный двор, и мы подошли к небольшому водоёму в самом центре.

«Le bocal aux Ernests!» – сказал Людо. – Банка с Эрнестами».

Я пригляделась: в воде плавали довольно крупные красные рыбки.

«Это Эрнесты, – объяснил мой друг. – Думаю, вначале так звали одну рыбу, а потом стали называть сразу всех, по аналогии. Эрнесты исполняют желания». Рыбки засуетились, сгрудились в одной части водоёма, всем своим видом изъявляя готовность немедленно выполнить любой каприз. «У русского поэта Пушкина есть сказка о золотой рыбке, – сказала я. – Она тоже выполняла желания». – «А как её звали? Эрнест?» – заинтересовался Людо.

Рыбки, по-моему, ждали, что мы их покормим, но у нас не было с собой ни крошки. Только если табачные…

Я загадала желание, глядя на живой красный клубок, мельтешащий под водой. «Пожалуйста, Эрнестики, пусть оно сбудется!» Всё сбылось, но какую же чушь я тогда загадала! Вспомнить стыдно. Кстати, Людо в минуты нежности зовёт меня своей маленькой крыской – mon petit rat.

Баку, июль 1907 г.

Ксения надеялась, что у них с Константином родится мальчик. Он, впрочем, не говорил никогда, будто желает именно мальчика, изображал смирение в этом вопросе, но она отчего-то уверена была, что рад Костя будет только сыну. Все мужчины хотят сыновей.

Как приятно произносить это имя – Костя! Про себя Ксения заранее решила, что сына назовёт непременно в его честь. А дочь, если вдруг не случится везения, в честь Бумика – Юлией.