Каждые сто лет. Роман с дневником - Анна Матвеева

Спустя несколько времени, когда уже вернулись из Куоккалы, Ксения открыла маме, что Костя женат, но число детей приуменьшила, солгала про двоих. Уже позднее мама спросит, отчего не открыла правды, а дочь ответит: «Неужто тебе мало показалось?»

Прислуга Даша за стенкой кивнула самой себе, уверовав отныне в свою прозорливость – спустя много лет Дарья Тихоновна будет рассказывать детям да внукам, как заранее всё знала о жильце, поломавшем жизнь барышне. И Юлия Александровна в гроб сошла прежде времени как раз от этой причины.

Ксения толковала маме о настоящей любви меж ней и Константином, но Юлия Александровна лишь горько усмехнулась:

– Ах, Ксеничка! Такие слова все говорят друг другу в первый год. Но ежели он предал свою жену, так и тебя непременно предаст.

«Никогда не предаст! – думала Ксения. – Невозможно предать, если чувство истинное. А ошибиться может каждый. В тиски он попал с той женитьбой. И если даже не даст ему Клавдия Филипповна развода, я его не брошу». Вслух она ничего такого не сказала, только подобралась вся, как пальцы сбираются в упрямый кулак.

И вот теперь Ксения, оглаживая тугой животик, сидит на веранде дома в Баку. Хозяйка квартиры прониклась к ней горячей, как тутошний воздух, симпатией. Настаивала на соблюдении режима, следила за питанием, отгоняла от неё любопытных соседей. Ксения привезла с собой учебники, тетради, но заниматься науками не было сил. Костя целыми днями пропадал в Чёрном городе и на сейсмических станциях Нобеля, куда был командирован университетом для научных занятий. Вечерами приходил уставший, но весь в воодушевлении.

«Я без тебя света белого не вижу, – думала Ксения и тут же сама себя исправляла: – Нам без тебя белый свет не мил».

Костя рассказывал, что станции здесь устроены во многом неверно, нужно переустанавливать приборы, менять зеркала на новые, обновлять даже мебель, а то столы здесь, можно сказать, сгнившие.

– Вот в Юрьеве, – горячился, – всё устроено много полезнее. Здесь же ещё и воздух высокой влажности, что также влияет на исследования.

Воздух здесь, на Апшероне, и правда был непривычный. Ксения поначалу задыхалась. Да и ветра дули постоянно и обретали такую силу, что беременной порой днями не удавалось выйти из дома. Так и сидела на громадной веранде, которые бывают, верно, только в Баку – они похожи на ещё одну комнату, нависающую над мостовой. Хозяйка приносила сладкие бледные гранаты, маринованную алычу и кизил, пахлаву и шакер-буру. Чай здесь не кипятят, как в России, а подолгу варят с душистой богородичной травкой. Разливают по изящным стеклянным стаканчикам «с талией» – армудам.

– Пей, – говорила хозяйка, – в такой зной только чаем и спасаемся.

Ксении сначала это показалось странным: разве от жара спасает жар? Но потом она быстро привыкла, даже стало нравиться пить душистый тёмный взвар. И глазеть в окно на Николаевскую улицу, изогнутую, точно крутой лук…

В Старый город ходить одна побаивалась, а Косте вечно было некогда. Писание отчётов, поездки в Балаханы, на Биби-Эйбат, осмотр станций в Баку подъедали его время до последней крошечки. Но он был счастлив теми изысканиями, которые ему обеспечила работа у Нобеля, вспоминал, как дурной сон, прошлый 1906 год, когда для заработка пришлось преподавать естественную историю в I-м реальном училище Петербурга. Профессор Иноземцев едва ли не сразу же после блестящей защиты своего магистранта спросил его с искренним изумлением: как это он собирается наукой заниматься, если у него средств нет? Ведь научные занятия разорительны. Но Костя считал, что деньги всегда найдутся, как они находились прежде. И вот вправду получил стипендию от университета!

Ей, Ксении, лишь одно не нравилось: что Костя разбрасывает свои способности в разные области – на Урале изучал минералы, древнюю фауну и вдруг переметнулся на сейсмологию…

– Я ищу себя, – коротко ответил Константин, когда она осторожно спросила его, верно ли он движется.

Он искал себя, а беременная Ксения коротала дни в обществе хозяйки. Та рассказывала о страшных днях бунтов, которые несколько лет назад прокатились по всему Баку. Забастовки, стачки, призвание губернатора Накашидзе в Петербург для объяснений пред высочайшей комиссией… В феврале 1905 года, говорила хозяйка, ввели военное положение, а в августе город вспыхнул.

– Вышки нефтяные горели, как свечки! Каждый день был новый поджог, грабежи, убийства. Люди бежали целыми семьями…

– А вы отчего не уехали? – спросила Ксения.

– Здесь мой дом, – был ответ. – Вы молоды, не понимаете.

Ксения силилась представить, на что был похож этот город, утыканный чёрными вышками, настоянный на нефти, как на спирту.

Здесь много красивых каменных зданий, построенных во время нефтяного бума, когда в Баку стекались деньги со всего мира, не только со всей империи. Особняки нефтепромышленников – самые настоящие дворцы! Для Ксении, никогда всерьёз не примерявшей к себе чужое богатство, все эти истории звучали волшебными сказками.

Они с Костей экономили буквально на всём. Гранаты и шакер-буру хозяйка подносила Ксении от чистого сердца: своих детей у неё не было, вот она и привязалась к беременной русской жиличке. И ещё больше стала жалеть её, когда увидала на конверте из Петербурга фамилию «Лёвшина». (Мама ещё и подчеркнула эту фамилию двойной чертой!) Догадалась, что Ксения и лохматый профессор не женаты, и, пусть была от природы болтлива, смогла удержать в себе слова осуждения.

Иногда они ходили в город вдвоём – полная одышливая хозяйка и Ксения, энергическая и порывистая, несмотря на своё положение. Разглядывали мечети, будто бы вылепленные из влажного песка, и яркие пятна цветных ковров в лавках. На рынке Ксению тошнило от душного запаха баранины. Больше всего нравилось выйти к берегу Каспия: в редкий безветренный день он виделся разглаженным, как папиросная бумага, а воду имел мутную, солоноватую.

«Как такое может быть, что это тоже – Россия, империя?» – простодушно дивилась Ксения, придерживая рукой животик. И тут же улыбалась, думая: здесь, в Баку, явится на свет их с Костей первенец.

«Незаконнорождённый», – страдала в письмах мама.

Екатеринбург, январь 2018 г.

Кого за свою жизнь я повидала в избытке, так это парижанок. Узнаю их ещё до того, как будет выплюнуто первое «аншанте». Ну а уж когда заговорят, сомнения отлетают, как лишние буквы при правильном произношении… Зачем сочинять, что они бельгийки?

В последнее время я стала менее внимательной, это правда. Слишком много сил забирают домашние дела, а работа не спасает, как раньше, но только сильнее утомляет. К каждому этапу подступаю в несколько приёмов, даже вздыхаю порой, как делал папа, начиная неприятное дело: о-хо-хо-хо-хо-хо…

Андрюша вчера спросил:

– Сана, тебе сколько лет-то уже исполнилось? – Никогда не помнил. Я сказала. Андрюша удивился: – Ну, тебе никогда не дашь сорок семь. Максимум сорок!