Альпийская фиалка - Аксель Бакунц

По синим глазам и высокой худощавой фигуре я узнаю в нем горца, потомка молчаливых пастухов, лорийского рабочего. Он свободен душою, его не гнетет страх ни перед богом, ни перед князем, ни перед купцом, ни перед силами зла.

В Дорийское ущелье придет зима, и на его вершинах завоет голодный зверь;, в поисках добычи он выйдет на тропинку и испуганно повернет обратно, увидев залитое светом ущелье.

В зимнюю ночь человек будет слушать в светлом зале шум генераторов и, вернувшись домой по новой дороге, станет рассказывать смуглым ребятишкам о том, как, согнувшись под тяжелой ношей, лорийский крестьянин карабкался по каменистым тропам, чтобы добраться до своей темной и бедной деревушки.

В те времена каждый многодетный крестьянин со страхом прислушивался к шуму метели и к шагам заимодавца. Потом он припомнит те времена, когда в Дорийском ущелье бедняк Чатин убил бека и власти сослали его в Сибирь. Расскажет о героическом ноябре как о начале новой эры и о тех, кто в этом диком ущелье воздвиг первый дворец света…

…За окном моросит мелкий дождь, туманом ложится на реку, на дорогу, на красновато-желтый лес…

Голубоглазый лориец смотрит то на медные стрелки, то на тропинку, по которой он однажды спустился из своей деревни, и здесь, пока рос этот сказочный дворец, в нем росли новая вера и новое сознание.

Я смотрю на лорийца и вспоминаю прошлую историю своей страны.

Каменные плиты и пергамент повествуют нам о гибели городов, о кровавой резне, о горе и муках.

Крестьянин покорно гнул спину перед ханом, беком и белым царем. Иногда восставал, а потом вновь работал на барина, напевая свою грустную песню.

Он пахал чужую землю, орошая ее своим потом и кровью, а львиную долю урожая забирали сельский староста, церковь и богатеи.

Над его серой хижиной небо плакало тоскливыми слезами.

Я смотрю в глаза этого нового человека й читаю в них историю новой жизни. Сколько еще зданий будет построено на склонах наших гор и в ущельях, сколько новых городов возникнут на равнинах, и в них зазвенят бодрые песни строителей…

На вспаханные поля страны падает щедрый осенний дождь.

1932

ХАЧАТУР АБОВЯН

«ЛИБЕР АРМЕНИЕР»[95]

Перевод Я. Хачатряна

1

Славу, которой пользовался Дерпт век тому назад, создали не храм св. Иоганна, не гранитный замок, в котором, согласно преданию, жил шведский король Густав Адольф, и не каменный мост, построенный во дни Стефана Батория. В Остзейском крае были и другие города, обладавшие более древними достопримечательностями; города были более многолюдны, а жители могли показывать поля, на которых происходили такие страшные битвы, в результате которых исчезали целые государства, — но все же слава, как неожиданное счастье, досталась в удел глухому городишке, раскинутому по обоим берегам Эмбаха.

Эту славу Дерпта создал государственный университет, построенный в царствование Александра I. Исчезли развалины храма св. Дионисия, в продолжение двух веков стоявшие на вершине Домберга. Издалека виднелись лишь его полуразрушенные стены. На развалинах храма возвели библиотеку университета, а несколько ниже, где стояла Academia Gustaviana Густава Адольфа, высилось украшенное колоннадой здание университета, построенное из белого известкового камня, окруженное липовым и дубовым лесом, где, быть может, уцелел патриарх-дуб, чья листва шелестела в ту пору, когда на берегах Эмбаха не было ни храма Иоганна, ни гранитного замка, а сами эти берега соединялись друг с другом не каменным мостом, а дубовыми бревнами.

Когда рыли фундаменты этих новых зданий, ломы и лопаты рабочих то и дело извлекали из-под земли пожелтевшие кости и засыпанные землей черепа, из глазных впадин которых выползали красные дождевые червяки. Они сжимались под лучами солнца, норовя снова вползти в отверстия черепа. Рабочие находили пики, части копьев и куски глиняных кувшинов. И так как не стоило копать новые могилы для тех, о ком даже неизвестно было, что это за люди, какого племени и какой смертью умерли, потому что не имели они ни надгробных памятников, ни надмогильных надписей, кости всех их ссыпали в общую яму, покрыли землей и на поминальном мраморе высекли следующее:

«Здесь покоятся останки различных народов от XIII до XVIII века. Дерпт предал их земле у часовни св. Марии. Над их черепами Александр построил новое убежище для Муз. Им отводится сей участок на вечное упокоение. Anno domini MDCCCVI».

Дерпт был студенческим городом («Burschenburg»). Из шести тысяч жителей триста были студенты, «жители чердаков», как выражался о них полицеймейстер, полковник Кручинский. Вместе с профессорами, обслуживающим персоналом и педелями (так называли тех полуполицейоких исполнителей, которые подчинялись куратору и на обязанности которых лежало наблюдение за внутренним распорядком университета) студенты составляли государство в государстве, чего были лишены другие университеты русской империи.

Некоторые из указов короля Густава Адольфа все еще были в силе для «академических граждан» Дерпта. «За обиды, мне нанесенные, — так приносил клятву новопоступающий студент, — я не должен мстить по личной прихоти ни явно, ни тайно; а как в подобных, равно и иных, для меня трудных случаях я обязан подчиняться решению ректора или университетского сената. Я могу покинуть университет лишь с благосклонного согласия ректора, и ежели подвергнусь аресту, то не должен уклоняться от наказания. Домашнюю обстановку и весь свой скарб я могу вывезти из города лишь по полном удовлетворении претензий моих кредиторов».

Тем не менее «жители чердаков», если представлялся повод, предпочитали на месте же совершать расправу за причиненные им обиды «по личной прихоти» — кулаками, рапирами и шпагами, чем по букве устава обращаться к ректору университета. Для них словесное решение «суда чести» имело куда большее значение, нежели установленные университетским трибуналом наказания, в отношении которых существовало следующее безмолвно принятое решение: тот, кто не изведал карцера, кто не присуждался к Consilium abeundi (условному исключению) и, наконец, чье имя ни разу не заносилось в журнал старшего педеля, — тот не студент, а сын торгаша, жалкий еврей, кого все могли презирать, не пить с ним меда, не