Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

Так или иначе, что бы эта скульптура ни воплощала в отдельных своих частях и в целом, она, бесспорно, давала понятие о том «абсолютном кошмаре», на который ее автор чуть ранее пролил свет в своей речи (или фантастической истории, не суть). Тем не менее это свойство скульптуры даже для аудитории, весьма ценившей кошмарные образы и темы, едва ли могло обосновать чрезмерную сумму, которую с нас потребовали за право выслушать рассказ о подробностях гроссфогелевского желудочно-кишечного страдания и самопровозглашенного метаморфического исцеления. Вскоре после того как художник представил на наш суд свое детище, гости стали поднимать свои организмы с неудобных складных стульев и расходиться под разными предлогами. И я, прежде чем уйти, заметил, что у подножия скульптуры Гроссфогеля, не на виду, красуется карточка с отпечатанным названием. ТСАЛАЛ № 1 – вот что значилось на ней.

Позже я кое-что разузнал о значении этого термина, проливавшего свет на природу носителя с одной стороны, погружавшем все в беспросветную тайну с другой.

Скульптура Гроссфогеля оказалась лишь первой из многих – впоследствии он разродился целой серией из нескольких сотен; все – под тем же именем, менялся лишь порядковый номер. Но ту, самую первую, мы подробно обсуждали, пока пережидали в столовой на главной улице пустынного Крэмптона. Мой сосед слева по столику, одному из немногих стоявших в зале, огласил в очередной раз свои претензии к Гроссфогелю – в перерывах между приступами сиплого кашля, которым он в принципе был подвержен:

– Сначала мы стали жертвами его художественной аферы, а теперь – метафизической. Черт знает что тут с нами творится. Такие деньги – за такую ерунду, за всю вот эту его «физически-метафизическую экскурсию»… чистой воды надувательство…

– Отпетый он шарлатан, – вступила мадам Анджела, когда мой сосед слева согнулся в кашле. – Сам-то, наверное, сюда не заявится. Велит нам приехать в эту глушь, говорит, что именно здесь заберет нас на экскурсию – и смотрите-ка, что-то его не видать. И как только он вообще раскопал это место? Его сюда какой-нибудь дешевый автобус, про которые он все время талдычит, завез?

Казалось, если нам кого и следовало во всем этом винить, то только себя и свою глупость. Пусть никто и не желал признать это вслух, но на всех тех, кто присутствовал здесь, произвело большое впечатление то, как Гроссфогель появился тогда в галерее и попросил нас помочь забросить все свои работы в кузов побитого фургона. Никто в нашем узком кружке никогда не совершал ничего даже отдаленно похожего, даже не помышлял о столь драматическом поступке. С того дня все сошлись на том, что наш изменившийся друг сыскал какой-то невиданный источник вдохновения, – и возжелали припасть к нему самолично; вдруг получится урвать и себе кусок. Вместе с тем нас, само собой, возмущало чересчур раскованное поведение Гроссфогеля – и, отсчитывая солидные суммы за входной билет на второе его пришествие, мы втайне надеялись на очередное фиаско и даже на новый обморок. Все эти мотивы были вполне достаточной причиной для того, чтобы заплатить заоблачную цену, установленную Гроссфогелем за вход на новую выставку, которую мы так или иначе не восприняли всерьез.

В тот вечер после вернисажа я стоял на тротуаре перед галереей и вполуха внимал инвективам мадам Анджелы о метаморфическом исцелении Гроссфогеля и его источнике творческого вдохновения.

– Мистер Райнер Гроссфогель постоянно сидит на препаратах с тех пор, как вышел из больницы, – сказала она так, словно говорила это впервые. – Я знаю одну девушку, та работает в аптеке, она видела его рецепты. Моя частая гостья, кстати, одна из лучших посетительниц, – ввернула Анджела зачем-то, и ее глаза в окантовке морщин и густого макияжа гордо сверкнули. Потом она продолжила посвящать меня в скандальные секреты. – Думаю, вы все понимаете, какие лекарства выписываются при таких болезнях, как у Гроссфогеля, – а там ведь и не болезнь вовсе, а чистой воды психосоматическое расстройство, как я и все, кто работает у меня, могли бы ему сказать уже давным-давно. От этих транквилизаторов и антидепрессантов у него совсем мозги поплыли; но ведь ему и того мало. Он принимает еще и препарат против спазмов – от болезни, которую он якобы чудесным образом сам поборол. Меня-то не удивляют его речи о том, что у него уже ни личности, ни души нет – хотя в любом случае это все игра на публику, ничего более. Против спазмов, да! – стоя напротив меня у стен галереи, где только что завершилась выставка, зашипела мадам Анджела. – Знаешь, что это означает? – спросила она и поспешила сама же ответить: – Это означает белладонну, опасный галлюциноген. И еще это означает фенобарбитал, барбитурат. Та девушка из аптеки все мне рассказала. Он принимает большущие дозы наркотиков, понимаешь? Неудивительно, что его теперь всякие тени преследуют – как он всех нас хочет убедить. Будь так на самом деле – я бы об этом хоть что-нибудь да знала. У меня-то на такие вещи особое чутье, я обладаю особым даром…

Однако вопреки ее дару и великолепным пирожным спиритическое кафе мадам Анджелы вскоре вылетело в трубу. А вот скульптуры Гроссфогеля, которые он штамповал с завидной скоростью и еще более завидной плодовитостью, пользовались колоссальным спросом как у местных скупщиков арт-объектов, так и у торговцев произведениями искусства и частных коллекционеров по всей стране; вскоре они вышли и на международный рынок. Кроме того хвалебные статьи о Райнере Гроссфогеле начали появляться в ведущих художественных журналах, да и в публикациях, далеких от искусства, пусть там о нем и его творчестве писали, например, так: «творческое и философское фрик-шоу одного человека». Как бы там ни было, по всем меркам Гроссфогель функционировал ныне как крайне успешный организм. Именно по причине этого успеха, к которому не приблизился никто из нашего круга художников и интеллектуалов, даже те из нас, кто порвал с Гроссфогелем после его лекции о метаморфическом исцелении от тяжелого желудочно-кишечного расстройства и просмотра первого из многих Тсалалов, теперь снова связались с ним и его бесспорно успешным телом без личности и души, надеясь поправить свои неудачные карьеры. Даже мадам Анджела со временем стала разбираться в «осознаниях», которые Гроссфогель сначала изложил нам в галерейной каморке, а теперь активно развивал в нескончаемых философских брошюрах, за которыми коллекционеры принялись охотиться почти как за его Тсалалами. Вот почему, когда Гроссфогель распространил свой проспект в узком кругу художников и ценителей, с которыми продолжал поддерживать отношения даже после того, как добился столь поразительного финансового успеха и известности, – проспект, возвещавший о «физическо-метафизической экскурсии» в мертвый городок Крэмптаун, – мы опять более чем охотно заплатили грабительскую цену, запрошенную Райнером.

К той бумажке я и отослал своих соседей по столику в столовой Крэмптона: вечно кашляющего фотографа-портретиста, по левую руку, автора неопубликованного трактата по философии «Расследование заговора против человеческой расы», по правую руку, и мадам Анджелу – прямо напротив. Мой «левый» сосед все повторял и повторял – с долгими перерывами на кашель, которые я тут, пожалуй, все же опущу, – какой Гроссфогель все-таки плут, раз заставил нас клюнуть на свою «метафизическую аферу».