Ноктуарий. Театр гротеска - Томас Лиготти

– Вся эта его болтология – великая тень, великая тьма, мир кошмаров и что он там еще якобы узрел, – куда она нас привела? Вот сюда – в заброшенный две вечности назад городишко в таком уголке страны, где даже пейзажи – что выцветшие снимки. Я вот с собой камеру взял – буду фотографировать лица тех, кто взглянул на тенистый мрак Гроссфогеля, или что он там для нас запланировал. Их лица крупным планом. Наснимаю на славный концептуальный альбом, ну или на несколько журнальных полос, как повезет – даже название хорошее уже придумал. По меньшей мере сделаю серию портретов самого Гроссфогеля, его огромной рожи. Такое бы точно купили, журналы его любят… вот только где она, наша знаменитость? Сказал, что встретит нас здесь. Что мы чуть ли не сразу начнем прозревать, погрузимся в тень, ну или куда там. Я специально не спал, готовил себя к кошмарам, про которые он в своих листовках и лживых буклетах распинается – и что в итоге?

– Этот проспект ведь ничего прямо не обещает, – заметил я, когда фотограф снова зашелся страшным кашлем. – Ты что-то додумал. В нем специально отмечается, что будет экскурсия, цитата, в «мертвый город, город без будущего, обреченный город, фальшивые и нереальные декорации, результат деятельности неудачливых организмов, то есть в город, представляющий образец крайнего состояния краха, которое может настолько сильно нарушить работу органических систем человека, особенно, желудочно-кишечной, что бредовые и полностью выдуманные инструменты защиты – то есть разум, личность – ослабнут и ускорят кризис ужасающего осознания…» – ну и дальше, думаю, нет смысла продолжать, там та же старая песня о тени и тьме. Суть же в том, что Гроссфогель ничего не обещал, кроме атмосферы упадка и теплицы для неудачливых организмов. Все остальное – догадки в меру твоего и моего воображения.

– А вот это – тоже мой домысел? – Мадам Анджела придвинула к себе проспект. – Тут написано: «будет обеспечено полноценное питание в комфортных условиях». Кофе горчит, как стрихнин, пончики черствые – не так я понимала «полноценное питание». Гроссфогель сейчас богат, все это знают – и это, выходит, лучшее, что он может предложить? Пока я окончательно не закрыла кафе, у меня подавался первоклассный кофе, а пирожные – пусть я не сама их делала, признаю́, – были чудо как хороши. А спиритические сеансы – что мои, что моих партнеров – почти как в старину, в лучших домах! Но богач на пару с этой официанткой морят нас горьким кофе и невозможно черствой выпечкой. Скоро, видимо, и мне понадобятся таблетки от спазмов, которые Гроссфогель принимает в неумеренных дозах. Думаю, Гроссфогель – если он вообще приедет, в чем я уже сомневаюсь, – носит их с собой упаковками. Еще бы – при таком-то питании! Вы уж меня простите…

И мадам Анджела скользнула в уборную, расположенную в глубине зала. Проследив за ее уходом, я подметил, что перед единственной дверью с надписью ТУАЛЕТ уже выстроилась небольшая очередь. Тогда я обвел взглядом тех, кто остался за столиками или на табуретах у барной стойки – у всех был бледный вид, многие хватались за желудок, нервно массировали животы. Да и я сам начал ощущать некое кишечное неудобство, что можно было списать на сквернейший кофе и некачественную выпечку, поданную куда-то безвестно канувшей официанткой. Мой сосед слева тоже попросил извинить его и направился через зал. В тот момент, когда я уже вставал из-за столика, чтобы пойти следом за ним, оставшийся сосед справа заговорил об «изысканиях» и «логических выкладках», легших в основу его неопубликованного философского труда «Расследование заговора против человеческой расы» – в частности, о том, как они все подтверждают его давние подозрения насчет Гроссфогеля.

– Зря я, конечно, присоединился к этой экскурсии – надо было десять раз подумать, – он покачал головой. – Но я чувствовал, что мне нужно выведать больше о том, что кроется за историей Гроссфогеля. Я догадывался кое о чем, когда слушал его речи о «метаморфическом исцелении» и всем прочем. Он говорит, что сознание и воображение, душа и личность – набор иллюзий. При этом настаивает, что «эта тень, эта тьма», этот его Тсалал, как он называет свои работы, отнюдь не иллюзия, и он использует наши тела для собственного благоденствия. Все это прекрасно, но почему Гроссфогель отвергает существование собственного разума, воображения, но без всяких оговорок принимает реальность Тсалала? На чем базируется такая уверенность, ведь Тсалал тоже кажется результатом деятельности бессмысленной грезы?

Скептицизм философа очень кстати отвлек меня от желудочных колик, набиравших силу. В ответ я сказал, что могу лишь повторить слова, которые слышал от самого Гроссфогеля, – о том, что он более воспринимает окружающее не разумом и самосознанием, а телом, которое оживляет Тсалал и которое им полностью занято.

– Далеко не самое нелепое прозрение, как мне кажется, – вступился я за художника.

– Мне тоже так кажется, – согласился собеседник.

– Да и потом, – продолжил я, – все эти гроссфогелевские скульптуры со странными названиями, по-моему, и вне всякой метафизики достаточно хороши. Они цепляют взгляд.

– Вам известно значение слова – Тсалал, – которое он использует для названия всех своих работ?

– Нет, не известно, – признался я не без сожаления. – Но вы, я смотрю, хотите просветить меня?

– Свет, по иронии судьбы, не имеет никакого отношения к этому слову. Оно древнееврейское, означает «помраченный», «погруженный в тень», «ставший тенью». Во время сбора материалов для моего трактата «Расследование заговора против человеческой расы» мне часто встречалось это понятие. Особенно на страницах Ветхого Завета, в этой описи армагеддонов великих и малых оно частенько поминается.

– Ну, быть может. Но ведь само по себе обращение к иудейской мифологии не ставит под вопрос искренность – и обоснованность, раз уж на то пошло, – убеждений Гроссфогеля.

– Я, верно, плохо донес свою мысль. То, что я имею в виду, появилось довольно рано в моих исследованиях и предварительных гипотезах, когда я начал работать над «Расследованием». Вкратце, просто скажу, что не намерен подвергать сомнению Тсалал Гроссфогеля. Мое исследование показало бы, что я совершенно ясно и недвусмысленно описываю это явление, хотя я никогда не прибег бы к столь показушному и несколько тривиальному подходу, который использовал Гроссфогель, что в некоторой степени могло бы объяснить невероятный успех его скульптур и брошюр, с одной стороны, и, с другой стороны, ужасный провал моего трактата, который навсегда останется неопубликованным и непрочитанным. Также я не хочу сказать, что Тсалал Гроссфогеля – это нечто нереальное. Просто я твердо усвоил – ум и воображение, душа и личность, все это не те бессмысленные миражи, какими изображает их Гроссфогель. На самом деле они лишь ширма – точно так же, как старые и неудачные его работы добольничного периода были ширмой для бесчисленных Тсалалов. Какое-то чрезвычайно редкое обстоятельство, имевшее отношение к его госпитализации, помогло ему осознать этот факт.

– Желудочно-кишечное расстройство, – произнес я, все больше и больше ощущая симптомы такого же у себя.

– Видимо, да. Именно точная механика его опыта и заинтересовала меня настолько, что я вложился в эту «экскурсию». Вот что остается и ныне неясным: ничего очевидного, если можно так выразиться, нет ни в Тсалале, ни в механизме его действия, и все же Гроссфогель с поразительной, на мой взгляд, уверенностью излагает увлекательные доводы и определения о нем. Конечно же, он ошибается, или даже лукавит намеренно – по крайней мере, в одном из пунктов. Я говорю так, потому что знаю: он не сказал всей правды о больнице, в которой лечился. В контексте «Расследования» я изучал такие места и то, как они работают. Так вот, я точно знаю, что больница, где лечился Гроссфогель – крайне скверное учреждение, насквозь гнилое. Все в нем – обман и прикрытие для самых ужасных деяний, истинную сущность которых, возможно, не понимает даже работающий в подобных заведениях персонал. И дело ведь не только в обмане и недобрых намерениях. Дело в том, что там возникает своего рода… сговор, подлый союз, в котором участвуют определенные люди и места. Они вступают в сговор с… ну, если бы вы только могли прочесть мое расследование, то узнали бы, с чем Гроссфогель столкнулся в той пропитанной кошмарами больнице. Лишь в таком месте соприкасаешься с теми ужасными сущностями, о которых он твердит в своих бесчисленных брошюрах, которые вдохновляют скульптурные образы Тсалала, продиктованные не воображением или душевным порывом, а физическими ощущениями, телесными органами чувств. Гроссфогель говорит, что есть только тень, только тьма, а ум, личность и ее производные – лишь ширма, мираж. Они то, что нельзя увидеть телом, нельзя воспринять ни единым органом чувств, ибо на самом деле они – несуществующее прикрытие, маски, личины для того, что оживляет наши тела так, как объясняет Гроссфогель: активизирует их и использует для желанного благоденствия. Они – творения, произведения искусства, сотворенные самим Тсалалом. На словах это трудно объяснить. Я хотел бы, чтобы вы прочли «Расследование» – оно объяснило бы все, приподняло этот занавес. Вот только как прочесть то, что не было написано?