Секрет опричника; Преступление в слободе - Борис Сударушкин

Окладин улыбнулся добродушно и снисходительно:

– Признайтесь, Иван Алексеевич, – в юности вы, наверное, писали романтические стихи.

– Почему вы так решили? – нахохлился Пташников, как воробей под дождем.

– У вас сильно развито поэтическое чувство.

Краевед чуть не взорвался от возмущения:

– Я в жизни не написал ни одной строчки стихов!

– Значит, вы – поэт в душе. Только этим можно объяснить вашу искреннюю веру в сына Соломонии Сабуровой, в заговор царевича Ивана против отца, в существование библиотеки Грозного.

– Какая здесь может быть связь? – все больше выходил из себя Пташников.

– Самая прямая: все эти занимательные легенды никак не могут стать предметом серьезных исторических исследований, разве лишь завязками художественных, романтических произведений. Если в легенде и отражено какое-то реальное событие, то оно представлено так, что невозможно отделить истину от вымысла. Кто-то хорошо сказал, что история не настолько наивна, чтобы ради одного только любования представлять нам прошлое. Легенды в своем большинстве тем и отличаются от документальных свидетельств, что приукрашивают прошлое. А серьезная наука в первую очередь должна обращаться к проблемам, которые имеют глубокие социальные, политические или культурные корни.

Я видел, что Пташникову прямо-таки не терпится возразить Окладину, но его опередила Ольга:

– Вот-вот! – с жаром набросилась она на отца. – Для тебя история – это только войны, реформы и восстания угнетенных, о которых можно писать лишь скучные монографии размером с кирпич и длиннейшие статьи, где примечаний и сносок больше, чем основного текста.

Окладин наставительно произнес:

– Как всякая серьезная наука, история требует квалифицированной подготовки, кропотливого труда и вдумчивого, обстоятельного подхода.

– Но не скучного! – парировала Ольга. – А ты считаешь, что она не может быть просто интересной, увлекательной. В твоем представлении история – этакий заплесневелый сухарь, который могут грызть только кандидаты и доктора исторических наук. Наверное, я потому и не пошла по твоим стопам, а поступила в медицинский, чтобы не превратиться в синий чулок, которых в вашей «серьезной» науке и без меня хватает. Помню, к тебе на консультацию приходила аспирантка с диссертацией на тему «Роль гвоздильного производства в крестьянских хозяйствах России на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков». Неужели ты всерьез считаешь, что ее диссертация кому-то нужна?

– Я предложил этой девице изменить тему диссертации, но она отказалась и, как мне известно, успешно защитилась в Москве, – неохотно ответил Окладин.

– Значит, еще одним кандидатом наук, специалистом по гвоздям, стало больше? – ехидно произнесла Ольга. – По мне лучше всю жизнь у детишек аппендициты вырезать, чем заниматься подобной галиматьей, отдавать ей силы и время, а потом делать важный вид, что внесла в науку весомый вклад.

Я понял, что, при милой внешности, Ольга – девушка с характером, до резкости прямая и откровенная. Этими же качествами отличался и Марк. Может, они потому и повздорили, что нашла коса на камень, и мать Ольги тут ни при чем?

Перепалку отца с дочерью Пташников выслушал с откровенным удовольствием, которое легко читалось на его лице.

– Что скажете в свое оправдание? – ироническим тоном спросил краевед Окладина.

Историк натянуто улыбнулся, но было все-таки заметно, что слова дочери задели его за живое. Поймав мой любопытный взгляд, он произнес как можно равнодушней:

– В свое время баснописец Крылов хорошо сказал: «Невежи судят точно так: в чем толку не поймут – то все у них пустяк». Я не стану защищать правомерность диссертации о гвоздильном производстве, но все-таки замечу, что в исторической науке не все может представлять интерес для широкого круга – нужны и узкие, специфические исследования. Что же касается версии о гибели царевича Ивана в результате раскрытого Грозным заговора, то я по-прежнему считаю, что она совершенно не подкреплена фактическим материалом. Произошел несчастный случай, семейная ссора – и не больше.

– Сомнение в том, что царевич Иван погиб в результате несчастного случая, уже высказывали.

Окладин посмотрел на краеведа недоверчиво.

– Кто именно?

– Алексей Константинович Толстой. Он хоть и не историк, а писатель, но, возможно, был ближе к истине, чем десятки ваших коллег-историков, которые касались этой темы. Перечитайте его повесть «Князь Серебряный».

– Но там, насколько я помню, ничего не сообщается о заговоре против царя!

– Зато есть любопытная сцена, где Малюта Скуратов доносит царю об измене царевича и по приказу Грозного подготавливает на него покушение.

– Толстой просто изложил содержание известной песни, в которой народ приписал это вымышленное покушение ненавистному Малюте Скуратову.

– Значит, народ не верил, что так, запросто, царь мог убить своего сына. Нужна особая причина, особая вина. И писатель, не в пример историкам, это понял.

Мне показалось интересной мысль краеведа – в качестве свидетельства, как произошло историческое событие, привлечь художественное произведение.

Однако Окладин был другого мнения:

– Воссоздать историческое событие так, как оно произошло в действительности, может только ученый.

– А разве писатель не может выдвинуть версию, которая окажется верной?

Я промолчал, внимательно следя за ходом спора, а Ольга горячо поддержала краеведа.

Окладину пришлось отбиваться сразу от двух оппонентов:

– Гипотезы выдвигает ученый, а писатель делает только догадки, предположения. Согласитесь – это большая разница.

– В научной фантастике писатели выдвигают гипотезы, к которым позднее приходят ученые. Взять хотя бы Жюля Верна, который предугадал многие научные открытия. Разве не так? – все больше горячился краевед.

– У меня свое отношение к фантастике – я ее не читаю, – признался Окладин.

– Это не делает тебе чести, – напустилась на него Ольга. – Как историк, ты должен интересоваться всеми проявлениями человеческого разума, в том числе и фантастикой, которая обращалась и к социальному прогнозированию. Вспомни Томаса Мора, Кампанеллу, других утопистов.

– Увы, их прогнозы не оправдались: утопия так и не стала наукой, способной изменить общество к лучшему.

– А может, общество еще не созрело до понимания этой науки? – проронил краевед.

Окладин посмотрел на него с любопытством, но тут же вернулся к обвинению, высказанному Ольгой:

– Может, это серьезный недостаток, что я не интересуюсь научной фантастикой. В конце концов, нельзя объять необъятное. Но зато я немало прочитал и прорецензировал исторических романов, что позволило мне сделать определенные выводы. Там, где писатель точно следует за мнением ученого, использует документы и проверенные факты, книга читается и с пользой, и с интересом. Когда же автор кидается в отсебятину, обязательно появляется и фактическая фальшь, и художественная. Мне еще ни разу не удалось найти в художественном произведении писательскую версию, которая заинтересовала бы меня как историка.