Белоснежка и семь апостолов - Всеволод Пименов

Я поддался усталости и сел, вытянув ноги.

Рядом, кряхтя, опустился на пол Кузнецов в своем нелепом комбинезоне.

Влад постоял, постоял — и присоединился к нам.

— От меня жена ушла, — вдруг нарушил тишину Кузнецов.

— Из-за нас? — спросил я.

— Нет, так… из-за меня, наверное.

— Сочувствую. — Я не нашел сказать ничего лучше. И вдруг понял, что говорю искренне. И мне в самом деле не все равно. — Любишь ее?

— Да, — дернул плечом он. — Всегда любил.

— Может, наладится еще, — предположил я, чтобы хоть как-то его ободрить. Жалкая попытка. Я тут же пожалел о своих словах.

— А что, — вдруг поднял голову Кузнецов, — может, в будущее глянешь и посмотришь, как там все образуется? У вас, у меня? А?

— Вряд ли, — вздохнул я. — Со мной это тоже… бесконтрольно случается. Как накатит…

— Как думаешь, а почему зарайский провидец — этот брат Олег — послал Николая к вам, а не к Отто? Ведь мог бы предупредить, что мы нагрянем?

— Не знаю.

— В письме этого не было?

— Нет. Была карта.

— А-а. Думается мне, ребята решили избавиться от своего опекуна. Да и от вас заодно. Неспроста же они направили тебя прямехонько ко мне. У них, наверное, свои планы. Слушай, а как далеко в будущее ты заглядывал?

— Не знаю. Может, на пару лет вперед.

— И что там, через пару лет?

«Волшебный цирк Красной Шапочки на гастролях где-то за границей», — хотел ответить я и уже открыл рот, но тут меня подбросило — вспомнилась цитата из письма зарайского провидца: «Его время вышло. У него не было будущего, и это никак нельзя было исправить. Поверь мне, я пытался». Пытался… Пытался! Вот что прошло мимо глаз, самое-то главное!

Я вскочил с пола и зашагал туда-сюда по камере. Пытался. Он говорил, что пытался, но ничего не вышло, потому что кончилось время брата Николая. Но не пытайся он вовсе, Николай погиб бы там, дома, и плыл бы распухшим трупом по какой-то там речке! Попытка что-то изменила: не время, но место. Значит, если не врет зарайский всезнайка, будущее все-таки меняется! Значит, можно!.. Значит, попробую и я. Распустить цирк, а потом позвонить-таки чудачке Инге, кто бы она ни была на самом деле, и попытать счастья в покорении женского сердца. Ну, чем не план на пятилетку?!

Кузнецов, щурясь, следил за моей лихорадочной беготней.

— Что, накатило?

— Нет, просто… Я кое-что понял. И… знаешь, я все-таки пойду, — наконец решился я. Прозвучало немного виновато.

— Хорошо, — отозвался он бесстрастно.

— Друзья, не торопитесь делать ноги, меня не оставляйте без подмоги! — возопил Пахом, заламывая ручки. — Я в этом ихнем чертовом подвале до дней весенних дотяну едва ли… Ведь путь свободен, так бежим на волю. — В голосе Пахома зазвучали повелительные ноты. — Давайте, пошевеливайтесь, что ли! Неужто без вины взойду на плаху?! Спасайте же меня…

— Пошел ты…! — вырвалось в рифму.

Я явственно понял, что должен сейчас сделать.

Подошел к Отто (кукла задрожала, отклоняясь от меня в ожидании то ли удара, то ли окрика), наставил на него сложенные пистолетом пальцы. Мысленно нажал на спуск. Стер.

Голова Отто дернулась, белое лицо медленно поднялось.

Ничто не затрепетало во мне. Это больше не был Отто.

Не жаль.

— Убей… — разлепились губы. Голос был настоящий, не пахомовский.

Но кукла тут же подхватила:

— Вы выиграли, упейтесь ликованьем! Я ухожу. Спасибо за вниманье! — Пахом раскланялся, и рука Отто обвисла.

— О, пожалейте… бедного Пахома… — снова выговорил Отто бесцветным голосом. — Ему не пережить… подобного облома… Но в качестве прощального привета… он просит Венди передать вот это…

Он рывком поднес неподвижного Пахома к лицу, вцепился в него зубами, словно хотел одним глотком выпить из него и кровь и душу, разорвал ткань, потом пальцами левой, все еще пристегнутой руки покопался в кукольных потрохах и вынул красное тряпочное сердце.

— Бери… В аду увидимся мы скоро… Людмила отомстит за Черномора…

Я попятился к двери, не в силах выносить этот бред.

— Влад, пошли.

Отто уронил голову, ослабевшие пальцы выпустили игрушечное сердце, и оно подбитым мотыльком скользнуло на пол. Медленно сползла с опущенной руки распотрошенная окровавленная кукла. Пахом повисел несколько секунд вниз головой, бессмысленно тараща на нас нарисованные глаза, потом сорвался и упал.

— Он… перестал думать, — чуть слышно сказал Влад.

— Он перестал дышать. — Кузнецов подошел к Отто и пощупал пульс на руке и шее. — Он мертв.

…Все чувства притупились. Цвета потускнели, очертания людей и предметов потеряли четкость, приглушились звуки; я не мог сказать — тепло или холодно… Я даже не запомнил обратной дороги и пришел в себя только у незнакомой железной лестницы. Кузнецов что-то объяснял мне, усиленно жестикулируя. Влад стоял рядом и кивал. А я тупо глядел перед собой и мял в кармане какой-то катышек.

— Все запомнили? — командным голосом выпалил мне в лицо Кузнецов. От меня кажется требовалось ответить «так точно». Что я и сделал без особого энтузиазма.

Андрей все понял по моим глазам. Вздохнул. Наставил на меня палец и четко, по слогам сказал:

— Выйдешь на поверхность — беги и не оглядывайся. Забирай ребят и увози из города. Даю тебе форы один день. У Влада мой домашний номер и адрес. Это на самый-самый крайний случай, понял?

— Понял.

— Давайте, вперед.

Я кивнул. Почему-то вырвалось:

— А ты?

— Я конторе душу продал, — ухмыльнулся Кузнецов, — Ничего, не пропаду. Вот получу вольную, может, и свидимся.

— Я позвоню, — пообещал я.

— Давай уже, пошевеливайся.

Мы с Владом стали подниматься наверх.

Лестница окончилась круглым люком.

«Пенопласт», — мысленно сказал я железяке. Люк побелел, я проломил его кулаком, и в дыру хлынули свет и снег.

Мы выбрались на обочину дороги. Я огляделся, пытаясь сориентироваться. Голова кружилась. Не от усталости — от предчувствия очередного нырка в будущее. Не сейчас, взмолился я, только не сейчас. Я ничего не хочу знать о будущем, будь оно проклято.

Я внутренне напрягся, сдерживая приступ — и через пару секунд отступило.

— Эй! — услышал я сквозь шум дороги звонкий голос Венди. — Это же они! Туда, туда, вон Артем!

Обдав меня снежными брызгами, рядом затормозил микроавтобус. Распахнулась дверь, и из салона повыпрыгивали ребята. Обступили гомонящей стеной, кто-то полез обниматься. Холодные ладони сжали мое лицо. Я опустил глаза и увидел близко-близко лицо Венди. И вдруг показалось, что мы отгорожены от всего мира глухой стеной — только я и она.