Анри Бергсон - Ирина Игоревна Блауберг

узких рамках какого-либо созданного вида и увлекает вперед существующие формы. Теологи выдвигают много возражений против системы Бергсона; способ, который он использует для осмысления действия творческой силы, кажется им мало ортодоксальным; но все эти сложности, по мнению широкой публики, ничего не значат в сравнении с утверждением перманентного присутствия божественного в мире. Именно в религии коренится успех Бергсона»[425].

В 1912 г. Эдуар Леруа издал книгу «Новая философия. Анри Бергсон», составленную из двух статей, опубликованных в феврале 1912 г. в «Revue des Deux Mondes». Она представляет собой, возможно, первое столь полное и адекватное изложение бергсоновской концепции[426]. Вызвана к жизни она была стремлением Леруа ответить критикам Бергсона, показав, что их возражения бьют мимо цели, что основные идеи философа остались непонятыми. Леруа расценил свою книгу как введение в «новую философию», призванное облегчить ее понимание, поскольку «революция, которую она осуществляет, равна по значению кантовской или даже сократовской революции», а потому это значение трудно сразу осмыслить (p. 3). Леруа рассмотрел метод Бергсона и основные части его учения, опровергая один за другим упреки в его адрес. Философия Бергсона, подчеркнул он, не есть импрессионизм в метафизике, она не сводится к метафорам, не подрывает права разума и позитивной науки, не призывает мыслить иначе, чем с помощью разума и мышления, не толкает к иррациональному мистицизму. В ней открывается «зрелище чистой мысли перед лицом вещей. Но это мышление полное, не сведенное к нескольким частичным функциям, достаточно уверенное в своей критической силе, чтобы не жертвовать ни одним из своих ресурсов» (р. 102). Бергсон протестует против интеллектуализма – стремления жить только интеллектом, мыслить так, как если бы все мышление сводилось к аналитическому рассудку; но это вовсе не означает слепого доверия к чувствам, воображению, воле. Вокруг критического разума существует, по его убеждению, животворная атмосфера, в которой и коренится интуиция, а потому необходим интегральный, творческий опыт, который действует не только на поверхности, но и в глубине, на разных уровнях, принимает тысячи форм, чтобы применяться к различным родам проблем. Леруа так выразил эту ведущую идею Бергсона: нужно «мыслить целостным мышлением, всей душой устремляться к истине» (р. 123). С точки зрения Леруа, концепцию Бергсона можно было бы назвать истинным позитивизмом, восстанавливающим в правах всю духовную реальность. Он упомянул и о тех темах «Творческой эволюции», в частности теме предназначения человека, перспектив его развития, которые он считал провозвестниками будущего этико-религиозного учения Бергсона.

Однако у ортодоксальных католиков концепция автора «Творческой эволюции» вызвала совсем иную реакцию и стала объектом критики. Очень многое не устраивало в ней философов-неотомистов. Одной из наиболее показательных в этом плане стала книга Ж. Маритена, в свое время с энтузиазмом воспринявшего лекции Бергсона в Коллеж де Франс, но теперь осудившего его с позиции неотомизма (рикошетом здесь досталось и Леруа). В книге «Философия Бергсона» (1913), обширном исследовании, основу которого составили лекции, прочитанные в Католическом институте, Маритен подробно разобрал бергсоновское творчество, затронув практически все существенные темы, и показал при этом конкретные и общие моменты несоответствия взглядов Бергсона христианскому учению и томизму. Признав тот факт, что влияние Бергсона, чья философия предстала как «вершина современной мысли», пробудило у многих молодых людей почтение и симпатии к христианству и даже стало причиной возвратов к вере или религиозного обращения, Маритен высказал сожаление, что концепция Бергсона часто оказывается «сильнее» ее автора, поскольку противоречит его подлинным намерениям.

Эта идея о несоответствии реального бергсонизма бергсонизму намерений и стала лейтмотивом книги. По словам Маритена, Бергсон, с полным основанием выступив против механицизма и «математизма» современной философии, против редукции качества к количеству, предложил лекарство, худшее, чем сама болезнь, поскольку «утверждал, что извращенный интеллект и есть Интеллект, а фиктивное (логическое или математическое) бытие механистических теорий – Бытие» (р. 63). Наибольшие возражения вызвала у Маритена бергсоновская трактовка интеллекта. С его точки зрения, реальным объектом критики является здесь не интеллект, а псевдоинтеллект, т. е. разум, сведенный к его материальному функционированию, метод позитивистов. На самом же деле интеллект не только не лишен творческих функций, но напротив, именно он и является принципом творчества: «Все, что Бергсон вкладывает в понятие “порыв”, – жизнь, сознание, стремление, усилие – ничему не служит без интеллекта» (р. 61). В понятии интуиции, по Маритену, у Бергсона искусственно объединены многие разнородные элементы: интеллектуальное восприятие (которое признает и схоластика), экспериментальное познание, чувственная симпатия, особенно развитая в художественном творчестве, и естественный «мистицизм» в духе Плотина. Но те проблемы, которые хочет решить Бергсон с помощью понятий интуиции и длительности, давно решил, полагает Маритен, Аристотель, а за ним и св. Фома, утвердив континуальность движения.

Критике подверглись и бергсоновские суждения о порядке и ничто (противоречившие, по Маритену, положению о существовании Бога как необходимой причины мира и порядка, а также идее творения ex nihilo), и представление о Боге, который фактически сводится к становлению и времени, и концепция бытия. Причину всех многочисленных противоречий бергсоновского учения Маритен увидел в признании самого изменения, длительности, субстанцией. «Вместо того чтобы различить бытие в действительности (en acte) и бытие в возможности (en puissance), новая метафизика оставляет бытие механицистам, как она оставила им интеллект» (р. 87). Утверждение о существовании изменения без движущегося тела – противоречие, которым разрушается не только принцип и объект познания, но и сама интуиция. Выходит, что Бергсон, который, в отличие от прагматистов, стремится достичь истины, на деле разрушает ее до самых корней. Глубоко осознав тщетность материалистических или позитивистских учений, Бергсон, по словам Маритена, «устремился к совершенно иной философии, философии абсолютного и реального, жизни и движения, качества, свободы, – к метафизике, основанной на опыте, не заботящейся о практическом приложении и способной к наивысшему знанию», пребывающей к тому же в согласии со здравым смыслом (р. 92). Но все это содержится в схоластической философии, с которой Бергсон не был знаком, так как университетская программа переходит сразу от александрийцев к Декарту, минуя «сумерки средневековья» (и только недавние работы Жильсона, подчеркнул Маритен, открыли наконец средневековую философию и культуру). Маритен обвинил Бергсона во множестве философских «грехов»: в антиинтеллектуализме (или «интеллектуальном нигилизме»), абсолютном феноменализме, тенденции к пантеизму и др.

Через 4 месяца после избрания Бергсона во Французскую академию, в начале июня 1914 г., его книги были внесены в Индекс запрещенных книг. Это означало, что католическая церковь, не объявляя ложным его учение и не осуждая его официально, извещала, что оно несет в себе определенную угрозу устоям католицизма. Узнав о готовящемся акте Ватикана, Шарль Пеги, проделавший к тому времени – не без влияния Бергсона – сложную духовную эволюцию и пришедший