Homo Deus. Краткая история будущего - Юваль Ной Харари

В 2010 году Джозеф Хенрич, Стивен Дж. Хайне и Ара Но-рензаян, методично проштудировав все статьи, опубликованные между 2003 и 2007 годами в ведущих научных журналах, относящихся к шести разным разделам психологии, пришли к сенсационному выводу. Хотя в этих статьях часто содержались обобщающие заявления о человеческом разуме, большая их часть основывалась исключительно на выборках из WEIRD. Например, в статьях, опубликованных в «Журнале психологии личности и социальной психологии»[253]. – вероятно, самом солидном издании в области социальной психологии – 96 процентов обследуемых составляли WEIRD и 68 процентов – американцы. Более того, 67 процентов американцев и 80 процентов неамериканцев были студентами-психологами! Иными словами, более двух третей лиц, выбранных в качестве материала для статей в этом престижном журнале, были студентами-психологами западных университетов. Хенрич, Хайне и Норензаян в шутку посоветовали переименовать его в «Журнал психологии личности и социальной психологии американских студентов-психологов»[254]

Студенты-психологи преобладают во многих исследованиях, потому что профессора обязывают их участвовать в экспериментах. Профессору психологии в Гарварде куда проще ставить опыты на собственных студентах, чем на обитателях криминальных районов Бостона. А уж о том, чтобы отправиться в Намибию обследовать охотников-собирателей в пустыне Калахари, и речь не идет. Однако вполне вероятно, что бостонские обитатели ночлежек и охотники-собиратели из Калахари переживают ментальные состояния, о которых мы никогда не узнаем, заставляя одних лишь гарвардских студентов заполнять длинные анкеты или совать голову в аппараты фМРТ.

Даже если мы исколесим земной шар вдоль и поперек и обследуем каждое сообщество, мы все же охватим лишь малую часть ментального спектра Человека Разумного. Сейчас все люди затронуты современностью и живут в единой глобальной деревне. Хотя калахарские собиратели менее современны, чем гарвардские студенты, они не «капсулы времени» из нашего далекого прошлого. Они тоже подверглись влиянию христианских миссионеров, европейских торговцев, состоятельных экотуристов и любопытных ученых (известная шутка: типичное племя охотников-собирателей в пустыне Калахари состоит из двадцати охотников, двадцати собирателей и пятидесяти антропологов).

До возникновения глобальной деревни наша планета была галактикой изолированных человеческих культур, способных порождать такие ментальные состояния, каких теперь не существует. Разные социоэкономические реальности и повседневные уклады приучали к разным состояниям сознания. Кто может проникнуть в разум охотников на мамонтов каменного века, земледельцев неолита или самураев периода Камакура? Более того, многие доиндустриальные культуры верили в высшие состояния сознания, которых люди могут достичь с помощью медитации, ритуалов или снадобий. Шаманы, монахи и аскеты систематически путешествовали по таинственным территориям разума и возвращались с множеством удивительных историй. Они говорили о непривычном состоянии величайшего спокойствия, крайней четкости восприятия и несравненной обостренности чувств. Они рассказывали о бесконечном расширении сознания или его растворении и превращении в пустоту.

В результате гуманистической революции современная западная культура потеряла веру в высшие ментальные состояния и подняла на пьедестал мирские переживания среднестатистического Джо. Современная западная культура уникальна тем, что в ней отсутствует особый класс людей, стремящихся к достижению необычайных ментальных состояний. Она считает каждого, кто к этому склонен, либо наркоманом, либо психически больным, либо шарлатаном. В результате, хотя у нас и есть детальная карта ментального ландшафта гарвардских студентов-психологов, нам очень мало известны ментальные ландшафты индейских шаманов, буддийских монахов или суфийских мистиков[255].

И это только то, что касается Человека Разумного. Пятьдесят тысяч лет назад мы делили эту планету с нашими братьями неандертальцами. Они не построили космические корабли, не воздвигли пирамид и не основали империй. У них явно были совсем другие ментальные способности и отсутствовали многие из наших талантов. Тем не менее мозг у них был больше, чем у нас. Что они делали со всеми этими нейронами? Мы не имеем ни малейшего представления. Но они вполне могли испытывать множество ментальных состояний, которых не знал ни один Homo Sapiens.

И даже обозрев все когда-либо существовавшие виды рода людей, мы и близко не подойдем к полному охвату возможного ментального спектра. Другие животные, очевидно, переживают такое, чего мы и представить себе не можем. Например, летучие мыши воспринимают мир через эхолокацию. Они издают стремительные ультразвуковые трели, неслышимые человеческим ухом. Потом улавливают и интерпретируют отраженное от предметов эхо, выстраивая картину местности. Эта картина настолько подробна и точна, что мыши могут на лету лавировать между деревьями и домами, преследовать и ловить мотыльков и мошек и одновременно увертываться от сов и других хищников.

Летучие мыши живут в мире эха. Подобно тому как в человеческом мире каждый предмет имеет свою характерную форму и цвет, в мире летучих мышей каждый предмет имеет свой эхо-образ. Летучая мышь способна отличать вкусного мотылька от ядовитого по разным оттенкам эха, отражающегося от их нежных крылышек. Некоторые виды съедобных мотыльков попытались обезопасить себя, сформировав почти такой же эхо-образ, как у ядовитых видов. Другие сформировали у себя еще более замечательную способность – отклонять волны мышиных локаторов. Мир эхолокации такой же сложный и бурный, как наш родной мир звука и света, но мы совершенно не замечаем его.

Одна из важнейших статей о философии разума называется «Каково это, быть летучей мышью?»[256]. В этой работе 1974 года философ Томас Нагель утверждает, что разуму человека не постичь субъективного мира летучей мыши. Какими бы алгоритмами мы ни описали тело летучей мыши, ее эхолокационную систему и нейроны, это не объяснит нам, каково чувствовать себя летучей мышью. Что за ощущения возникают при эхолокации бьющего крылышками мотылька? Похожи ли они на ощущения, вызываемые его видом, или это что-то совершенно иное?

Пытаться объяснить Сапиенсу, что испытывает летучая мышь, когда обнаруживает своим локатором бабочку, вероятно, так же бесполезно, как пытаться растолковать слепому кроту, что испытываем мы, когда смотрим на картины Караваджо. Эмоции летучей мыши тоже, наверно, глубоко проникнуты главным для нее эхолокационным чувством. Для нас страсть – красная, зависть – черная, тоска – зеленая.