Реквием по любви. Грехи отцов - Людмила Сладкова

Его дыхание сделалось рваным. Пульс зашкаливал. А в мыслях громким набатом звучали собственные слова, так и не сказанные вслух:

«Пусть только повод дадут! И тогда… дорога в ад мне будет обеспечена!»

Для достижения цели он готов был на все. В том числе закрыться вместе с пленниками внутри и собственноручно чиркнуть спичкой, если придется.

Поняв его намерения без слов и здраво оценив возможные риски, отец схватился за голову. А после принялся нервно шарить по карманам в поисках сигарет. Тем временем, вернув себе дар речи, заговорил Черчесов. Ну, как заговорил… он фактически орал, надрывая глотку:

— Нельзя устраивать массовый самосуд только по причине того, что тебе этого хочется! Нельзя! Это не по понятиям, щегол! Где доказательства их вины? Где доказательства их причастности к делишкам Гарика? Где факты, на основании которых их поголовно следует отправить к праотцам? Я уже не говорю о том, какой шмон устроят нам наши доблестные мусора в случае подобного… происшествия. Это – сучий беспредел! А беспредела в своем городе я не допущу! Это мой долг перед братвой. Моя прямая обязанность!

От его слов Дмитрия кинуло в жар. Кровь заклокотала в венах и тяжеленным обухом ударила в голову. Сознание помутилось. Разразившись громким смехом, ядовитым и далеким от адекватного, Борзый хрипло выплюнул:

— Твоя прямая обязанность – защищать своих людей, а не чужих! Твоя прямая обязанность – обезопасить нас и наших близких! Твоя прямая обязанность – выковырять эту бл*дскую гниль с нашей земли! Или я чего-то не знаю?

— Все ты знаешь, только краев не видишь! — недобро прищурился Прокурор. — За базаром-то следи! Не со шнырём бакланишь – не нарывайся!

Нервы сдали окончательно. Сознание заволокло пеленой ярости.

Озверев в одночасье, Похомов приблизился к нему вплотную. Встав практически нос к носу и прожигая одичавшим взглядом, прогромыхал:

— Я не ослышался? Ты меня за манеры отчитать решил? Сейчас? Когда я едва себя контролирую? Когда твоя племянница… она же – моя жена… моя БЕРЕМЕННАЯ жена – а в том, что она носит моего ребенка, я почти не сомневаюсь… находится в руках твоих злейших врагов? Хрен знает где? Хрен знает с кем? С хрен знает какими шансами на спасение? Кому ты угрожаешь, Боря? И чем? Расправой? Окстись! Для меня нет большей пытки, чем мысли о том, что они с ней могут сделать! Нет страха сильнее, чем…

Дмитрий запнулся, будучи не в силах произнести это вслух. Глотку саднило.

Судорожно хватанув воздух полной грудью, он продолжил чуть спокойнее:

— Еще вчера, ожидая увидеть ее среди трупов на поляне, я готов был пустить пулю себе в лоб. Хоть слабаком меня назови, хоть тряпкой и подкаблучником – мне откровенно пох*й. Но жить без нее я… не стану! Я тупо не смогу. И если вдруг самое страшное произойдет, если мы не успеем освободить ее, тогда меня не то что ты… меня и сам черт не остановит! Я не стану разбираться, кто из них виноват. Мне не нужны никакие факты. Я всех до единого пущу в расход! Всех Пескаревских шестерок одним махом отправлю в преисподнюю. Торжественно клянусь, что сам отправлюсь вместе с ними! Ну что? Такой расклад тебя устроит, Борис Андреевич?

Черчесов нахмурился. Помрачнел и сурово сдвинул брови:

— С чего ты решил? С чего взял, что она в положении?

Дмитрий горько усмехнулся:

— Я просто знаю!

Вновь воцарилась зловещая тишина. Прокурор молчал около минуты.

Очевидно, переваривал услышанное. Делал какие-то собственные выводы.

Наконец он ободряюще сжал его плечо и кратко озвучил свой вердикт:

— Ее не тронут! Не посмеют! Она нужна им живой! Но… если я ошибаюсь, если все же произойдет что-то непоправимое… я лично вручу тебе спички!

Дмитрий благодарно кивнул. Подобный вариант его полностью устраивал.

— Этого априори допустить нельзя! — в их диалог вмешался отец, приковывая к себе всеобщее внимание. — Велика вероятность, что Шмель территорию города не покидал. И Лизу Гарику не передавал. Особой форы у него не было. Он просто залег на дно. И это нам на руку. Найдем его – найдем и ее!

Все вопросительно уставились на Ювелира. Петр Петрович в свою очередь затушил сигаретный окурок носком обуви и возмущенно воскликнул:

— Мои ребята и так пашут как проклятые! Мы все возможное делаем, чтобы выйти на его след. Но… результата пока нет. Шмель точно сквозь землю провалился!

— Значит, плохо пашут, Петя! — строго выписал ему Прокурор. — Эту самую землю они должны носом рыть! У нас каждая минута на счету!

— Не бузи, Боря, — устало выдохнул Дуда. — Сейчас все на нервняке!

Они еще некоторое время спорили между собой, строя все новые и новые предположения. Но их «идиллия» вскоре была разрушена.

Шумно сглотнув, глядя пустым взглядом в одну точку и остервенело стискивая руки в кулаки, о своем существовании напомнил Пашка.

— Я… я знаю, где он может быть! — произнес друг дрогнувшим, надломившимся голосом. — Вернее, догадываюсь. То есть… предполагаю…

* * *

Внезапно словив шальную дозу адреналина и цепенея всем телом от напряжения, Дмитрий ошеломленно уставился на Сокола. Понимал, что тот задумал. Осознавал, на какие жертвы идет, и… никак не мог этого допустить.

А потому, руководствуясь одними лишь инстинктами, Борзый угрожающе прогромыхал, когда Пашка попытался заговорить вновь:

— Молчи!

— Есть вероятность…

— Паша, не вздумай!

— … что он…

— Где? — подначивал его Прокурор, вслушиваясь в каждое слово.

— … сейчас…

Не помня себя от отчаяния, Борзый схватил его за шкирку и тряханул как следует, дабы в чувства привести. А после, практически уперевшись своим разгоряченным лбом в его лоб, яростно выплюнул:

— Сказал же, заткнись! Ни слова больше!

Сокол не пытался освободиться. Просто обреченно прошептал:

— Я должен…

— Нет, не должен! — почти кричал Дмитрий, пытаясь образумить друга. — И никто… НИКТО не смеет принуждать тебя к подобному! Речь ведь идет о твоем отце, каким бы ублюдком он ни был! Ты в этом не участвуешь! Точка!

Если до сего момента Пашка пребывал в относительном внешнем спокойствии, то теперь он… окончательно сломался. Его нервы сдали.

— Как ты не понимаешь? — заорал Сокол, в ответ хватая Дмитрия за грудки. — У меня нет выбора! Его просто… нет! Я всегда знал, что мой отец – редкостная мразь. Садист и тиран. Но не подозревал даже, до какой степени! Мы наивно полагали, что