Стервятник - Александр Бушков

– Родик, я тебе клятвы верности не давала, да ты ее и недомогался… Имеет право женщина покупать себе игрушки? Вы-то, мужики, беззазрения совести лялек снимаете…

На лице фавна не появилось ни смущения, ни цинизма – стоялсебе, олицетворяя глуповатое послушание…

– А насчет того, чтобы убрать муженька, кишка у негооказалась тонка?

– Ну конечно, – сказала Ирина так, словно фавн былглухонемым. – Я его за другое ценю (фавн осклабился). В постельныхпозициях бесподобен, а вот для убийства непригоден. Убийство – удел безумцев,вроде нас с тобой… – Она налила бокал до краев и жадно выпила, запрокинувголову. – Мы ведь безумцы, Родик? Потому и нашли друг друга так легко… истоль же легко должны расстаться. Короче, ты просчитываешь ситуацию? В соседнейквартире – полдюжины вооруженных мордоворотов, обязанных при нужде защищатьменя, не щадя собственной жизни, и уж тем более жизней чужих. При первом жевыстреле они сюда ворвутся. Если этот выстрел тебе придется в лоб – тем лучше.Придется немного потрепать себе нервы в объяснениях с милицией, но особыхтреволнений не будет. Нас ничто не связывает, невозможно будет доказать, чтобыли знакомы раньше…

– Понятно, – сказал он, поражаясь собственномуспокойствию и даже гордясь им. – В квартиру вдруг ворвался пьяный?

– Наркоман, – поправила Ирина. – Так надежнее.Наркотик в крови организуем… Какие бы подозрения у следователей ни родились,связь между нами доказать будет невозможно. Ну, а если пуля угодит куда-нибудьв ляжку – бодигарды тебя непременно пристрелят сгоряча… Не надо на меня таксмотреть, Родик. – Она встала, взяла со стола тощенькую пачку денег ипомахала ею. – Я тебе обрисовала только один из вариантов. Есть и второй –берешь три тысячи и навсегда исчезаешь из моей жизни. Но если еще когда-нибудьпоявишься на горизонте – уж не взыщи…

– Ты и этот финал с самого начала планировала?

– А какая разница? – Ирина нетерпеливо помахивалапачкой. – Мы с тобой одинаково безумны, мне было хорошо, честное слово, нодальше это продолжать не могу… Расходимся мирно и красиво. Это был красивыйсон, мы проснулись…

Быть может, улыбка у нее была чересчур уж триумфальной… ОнаРодиона и взбесила. Сытая, довольная улыбка холеной стервы, умело игравшейчужими жизнями. Осмелившейся унизить самого Робин Гуда.

Он медленно встал. Поправил куртку. Дуло револьвера тут жедернулось вслед за его движением – но личико кудрявого фавна было чересчур ужбезмятежным и глупым, даже возникло подозрение, что он не дрался в детстве…

В конце концов, следовало испытать еще и это – герой излодей медленно идут навстречу друг другу по залитой солнцем улице, правая рукакаждого замерла над рукояткой кольта…

– А почему ты решила, что нет никаких доказательств нашегоранешнего знакомства? – улыбнулся он.

– Потому что неоткуда им взяться, – столь же открытоулыбнулась Ирина. – Записать ты наших бесед не мог, у меня всегда была присебе глушилка. На худой конец… – Она улыбнулась вовсе уж озорно, лицо сталосовсем юным. – На худой конец, можно и преподнести полуправду: ты насподвозил, мы с тобой даже трахнулись в этой самой комнате – пьяный каприз,бывает, – а потом, когда я отказалась продолжать интимные отношения, ты отрасстройства чувств наплел черт-те что… Знаешь, что самое смешное? Ты никогдане сможешь доказать, что убил моего муженька.

Он решился. Отработанным движением выхватил из-за поясатяжелый «ТТ», отступил на шаг влево:

– Не смогу? Даже имея на руках тот пистолет? Фавн растеряннотаращился на Ирину, болван.

– Ну? – спросил его Родион. – Дуэль или как?

– Ира… – пролепетал тот.

Ирина поняла все мгновенно – Родион не питал иллюзий насчетее медлительности. Лицо исказилось, движения вмиг утратили грацию, онавзвизгнула:

– Стреляй…

Родион нажал на спуск. Выстрелил еще раз. Фавн, сотрясшисьвсем телом, подломился в коленках. Он падал невыносимо медленно, выронивревольверчик, с застывшей на лице обидой, казалось, вот-вот прохнычет: «Мы такиграть не договаривались!»

Но не сказал ни слова, конечно. Взгляд угасал, Родион даже подалсявперед в тщетной попытке увидеть тот неуловимый миг, когда душа покидаеттело, – и ничего не увидел. Тело с глухим стуком рухнуло на пушистую шкурунеубитого медведя, пятная ее кровью, бессильно откинулась рука, взгляд застыл,вот и все, никаких откровений в грозе и буре…

Рядом послышался то ли стон, то ли длинный всхлип – Иринакрохотными шажками отступала к окну, держа в поднятой и отставленной рукетощенькую пачку долларов, искаженное, некрасивое лицо было совершеннонезнакомым – и Родион без всякого сожаления нажал на спуск.

Вторую пулю – последнюю в обойме – выпустил почти в упор. Всердце – у него не хватило духу испортить лицо. Теперь, когда она лежала,уставясь застывшим взором в потолок, вновь стала прежней, какой Родион еепомнил.

Даже в глазах чуточку защипало. Он присел на корточки,тронул кончиками пальцев еще теплую щеку, тихо сказал:

– Ну зачем ты все испортила, глупая?

Грустно улыбаясь, попрощался мысленно с той – с прекраснойромантической незнакомкой, возникшей на его пути в мертвенном, пронзительномсвете бело-лиловых фонарей.

Висок сотрясала колючая боль. Чтобы исчезла, пришлось долготереть голову ладонью.

Родион поднял голову – кто-то высоченный, зыбкий однимдвижением отпрыгнул в полумрак на кухне. Прошел туда и зажег свет – нет, никого.Вернувшись в комнату, старательно протер пистолет во всех местах, где могдотрагиваться, бросил на пол, рядом с оскаленными медвежьими клыками. Кругзамкнулся. Пистолет вернулся туда, откуда начал странствие.

Без малейших колебаний Родион запустил ладони под начинавшуюхолодеть лебединую шею, после нескольких попыток нащупал застежку бесценногоожерелья, расстегнул. Спрятал ожерелье в карман, переправил туда же перстни ипачечку долларов. Ничего предосудительного он не совершал – в конце концов, до последнегопытался вести дело честно, получить исключительно то, что причиталось по праву…

В последний раз оглянувшись на Ирину – сердце щемило, носамую чуточку, протер носовым платком ручку двери, закрыл ее за собой и сталбесшумно спускаться по лестнице.

Выехав со двора на улицу, он не сразу избавился от зудящегоощущения присутствия – казалось, кто-то неощутимый и огромный возвышается назаднем сиденье, дыша в затылок сырой прохладой. Страха это не вызывало ни малейшего,просто принималось к сведению, вот и все. На ярко освещенном проспектеАвиаторов он неведомо почему понял, что остался один в машине.

…Взбежал по лестнице, на ходу вытаскивая Вадикову связкуключей. Улыбнулся, предвкушая, как к нему прижмется Соня. Увы, прежде любвинадлежало поговорить о делах и просчитать алиби. А потом можно медленно раздетьее, повесить на шею бесценное ожерелье и взять прямо на ковре в ореоле острогобрильянтового сверканья…