Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II - Жоубао Бучи Жоу

очнусь, окажется, что вы умерли. В моих ушах звучат те слова, что вы сказали мне на озере Цзиньчэн: «если сон слишком хорош, он не всегда будет правдой». И тогда мне… мне так тяжело на душе…

Голос Мо Жаня звучал хрипло и надрывно.

Ему было, что рассказать, но он не хотел говорить. Для себя он решил, что будет неправильно перекладывать на Чу Ваньнина весь груз этих пяти лет. Разве мог он просто взять и без оглядки вывалить на него все то, что случилось с ним в течение этих лет без него?

Он… во время пребывания в Снежной долине иногда ему сложно было определить, какое сейчас время, и где он находится. Тогда он брал иглу и прокалывал пальцы до кости. Боль была адская, но только она могла убедить его, что он в трезвом уме и ясной памяти, все еще жив и не покинул этот мир.

Только так он мог поверить, что вся его вторая жизнь — это не долгий сон. Что, пробудившись однажды, он не обнаружит, что на Пике Сышэн «вещи остались неизменными, но с людьми все иначе», что глаза Сюэ Мэна все так же полны ненависти, орден Жуфэн разрушен до основания, а в опустевшем Павильоне Алого Лотоса в своих белых одеждах покоится Чу Ваньнин.

Совсем как при жизни, совсем как живой.

Каждое слово в этой фразе заставляло его плакать кровавыми слезами.

Удивительное дело, но когда он узнал, что ради его спасения Чу Ваньнин пожертвовал своей жизнью, и спустился за ним в Призрачное Царство, хотя его сердце болело, но все же он не был захвачен беспросветным отчаянием и тоской. Но шли дни, и время утекало как вода… Чем ближе был день пробуждения Чу Ваньнина, тем сильнее страдал Мо Жань, тем глубже становились раны на его сердце.

Казалось бы, за столько лет, проведенных в уединении, у него было много свободного времени, чтобы все обдумать и найти себя. Но за все то время, пока Чу Ваньнина не было рядом, его мысли и чувства так и не смогли прийти к согласию. Изо всех сил пытаясь подражать другому человеку, он в панике бежал от себя, страстно желая лишь одного: полностью разрушить свою личность и заменить ее на перевернутое отражение Чу Ваньнина.

В итоге, множество вещей, на которые он раньше не обращал внимания, о которых не задумывался и о которых постепенно забыл, стали возвращаться к нему, подобно морскому приливу. Волны ушли, а он в одиночестве остался один наедине с тем, что они выбросили на берег.

И все вдруг стало таким ясным и понятным.

Он вспомнил прошлую жизнь, хаос войны и полные безысходности последние дни.

Тогда на Пик Сышэн в изменившийся до неузнаваемости Дворец Ушань пришел Сюэ Мэн и со слезами на глазах задал ему вопрос:

«Почему ты так относишься к своему Учителю?»

Именно тогда, на пороге смерти, Сюэ Мэн пытался заставить его оглянуться назад.

«Мо Жань», — сказал он тогда. — «Подумай хорошенько, оставь свою слепую ненависть. Обернись назад.

Когда-то он взялся обучить тебя духовным практикам и искусству боя на мечах, а после всегда защищал.

Когда-то он обучил тебя письму, стихосложению и каллиграфии.

Когда-то ради тебя он пытался научиться готовить пищу и поранил руку.

Когда-то он… днем и ночью ждал, когда ты вернешься... он единственный ждал тебя… всю ночь до рассвета...»

Но тогда Мо Жань не захотел его слушать, он не хотел оглядываться назад.

Но теперь пришло время отлива, и он стоял на берегу своей судьбы. Мо Жань опустил голову и под своими ногами увидел брошенное сердце. То самое сердце, которое когда-то было открыто для него и любило его до самой смерти, смиренно принимая любые страдания от его рук.

Из-за своего самодурства, упрямства и самоуверенности он не заметил, как наступил на него.

Чу Ваньнин бросил свое сердце ему под ноги, а он растоптал его!

Стоило Мо Жаню подумать об этом, и он чувствовал, что все его тело холодеет. Разве не он виноват, что эта раздавленная и изуродованная плоть теперь лежит в луже крови… что он наделал? За две жизни, за шестнадцать лет, он хоть один раз поблагодарил Чу Ваньнина? Был ли хоть один день… когда в сердце своем он поставил Чу Ваньнина на первое место?!

Скотина!

Неужели тогда его сердце было из камня[130.2]? Почему оно не умело болеть и страдать?!

За эти пять лет столько раз во снах все такой же прекрасный лицом и одетый в свои неизменные белые одежды Чу Ваньнин приходил к нему как к старому другу.

И каждый раз он просыпался на мокрой подушке, каждый раз он повторял одни и те же слова: «Чу Ваньнин… Учитель, прости меня, я так виноват! Я недостойный и испорченный, я плохой человек[130.3]».

Он говорил это каждый день, но камень вины на его сердце не становился легче.

Он думал об этом человеке, вдыхая аромат весенних цветов и глядя на падающий снег зимой.

Каждый рассвет был золотым, как душа Чу Ваньнина, каждая ночь черна, как его глаза. Свет луны напоминал о широких белых рукавах на фоне первого снега, а восходящее солнце дарило то же тепло, что и его взгляд. Когда же предрассветная синева сменялась зарей, в облачном море посреди огненного зарева он видел стройный силуэт Чу Ваньнина.

Повсюду был только он.

Изматывающие его разум и душу днем и ночью боль и тоска стали тем мостиком, благодаря которому он стал лучше понимать простых людей. Эти годы он так часто ставил на кон свою жизнь ради помощи незнакомцам, что сам не заметил, как почти забыл о своей влюбленности и одержимости Ши Мэем.

Как-то недалеко от Снежной долины Мо Жань увидел припорошенные снегом цветы голоцветного жасмина[130.4].

Какое-то время он просто любовался ими, пока в голове не сформировалась простая мысль:

«О, эти цветы такие красивые. Если Учитель увидит их, ему точно понравится».

Вроде такая мимолетная и простая мысль. Такая мелочь, ничего особенного.

Когда Чу Ваньнин умер, он скорбел и искренне оплакивал его, но сохранял самообладание. Но в этот момент вся тоска, что так долго подтачивала его сердце, вдруг прорвалась наружу, грозя свести его с ума. Дамба в тысячу метров была разрушена одним маленьким муравейником и рухнула в один миг.

Его похожие на вой рыдания спугнули стаю диких гусей, присевших отдохнуть в заснеженном ущелье. Сорвавшийся голос