Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II - Жоубао Бучи Жоу

все такой же прекрасной, как и пять лет назад, а вложенная в нее искренняя радость ослепляла.

Чу Ваньнин пристально посмотрел на него и строго спросил:

— Что за глупый смех?

— Пустяки, – появившиеся на щеках Мо Жаня милые ямочки сделали его просто неотразимым.

Этот парень вырос таким высоким, но его трепещущие от смущения ресницы были такими же трогательно длинными и густыми. Если подумать, он ведь вел себя очень прилично, не наглел и не распускал язык, как прежде.

Заметно смущаясь, Мо Жань пробормотал:

— Просто я так долго не видел Учителя. Сейчас, когда я снова могу смотреть на вас, я так счастлив.

— …

Чу Ваньнин не мог оторвать взгляд от ямочек[129.5] на его щеках. Раньше он думал, что эти сладкие медовые озера навеки отданы одному Ши Минцзину. Оказывается, всего-то и нужно было пожертвовать своей жизнью, чтобы, наконец, понять, что это не так, и он тоже может стать причиной их появления.

Пытаясь скрыть нахлынувшие чувства, Чу Ваньнин привычно обругал его:

— Дурак.

Опустив свои длинные мягкие ресницы, Мо Жань совершенно по-дурацки рассмеялся. Забыв, что нужно смотреть под ноги, он случайно наступил на длинную полу одежды, которую до этого тщательно обходил стороной. Опустил голову, Чу Ваньнин посмотрел на потоптанный подол, затем перевел взгляд на Мо Жаня. Хотя выражение его лица было строгим и осуждающим, но в итоге он так ничего и не сказал.

Мо Жань же высказался со свойственной ему прямотой:

— Учитель, эта одежда вам немного великовата.

— … — это и в самом деле было все равно, что наступить на больную мозоль[129.6].

Мо Жань собирался проводить Чу Ваньнина до самого Павильона Алого Лотоса. Чу Ваньнин же, по правде говоря, уже давно привык всегда и везде ходить один. Очень редко ему выпадала возможность разделить с кем-то зонт, будь это обычный бумажный зонтик из промасленной бумаги или барьер, созданный при помощи магии.

Поэтому на полпути он остановился и сказал:

— Я создам для себя отдельный барьер.

Мо Жань в изумлении замер, а затем выпалил:

— Хорошо же шли под моим, зачем…

— Разве учитель может заставлять своего ученика держать над ним зонтик?

— Но, Учитель, в прошлом вы тоже очень много сделали для меня! — помолчав немного, Мо Жань продолжил более медленно, взвешивая каждое слово. — Все эти пять лет каждый день я посвящал тому, чтобы измениться и стать лучше вовсе не потому, что Учитель чего-то не может сделать сам. Я лишь надеялся, что если хотя бы немного приближусь к уровню Учителя, то смогу быть полезным ему и тем самым выразить свою благодарность и уважение. Даже спустя годы усердных тренировок для меня вы все еще недосягаемая вершина, и вряд ли моя мечта отплатить вам добром воплотится в этой жизни. Поэтому…

Он низко опустил голову и, вцепившись в полы одежды, бессознательно сжал пальцы в кулак.

Дождь, падая на землю, стекал ручейками в воду. Растревоженный ливнем пруд покрылся рябью, похожей на пенные цветы.

— Поэтому, прошу вас, позвольте мне хотя бы такую малость, как накрыть вас зонтом.

Чу Ваньнин не мог и слова сказать, просто молча смотрел на него.

— Всю свою жизнь я хочу держать зонт для Учителя.

— … — грудь Чу Ваньнина опалило сердечной болью. Стоило ему услышать это душераздирающее заявление, и к его глазам вдруг подступили слезы.

Но в этой жизни на его долю выпало слишком много страданий, и он давно разучился показывать свои слабости.

Чу Ваньнин был похож на одинокого путешественника, который после долгих странствий, наконец, нашел пристанище: место, где можно было прилечь и отдохнуть.

Он обессиленно рухнул, и даже кости его стонали от наслаждения.

Единственный раз за всю жизнь...

Мо Жаню в этом году исполнилось двадцать два. Говорят, что, когда человек проходит двадцатилетний рубеж, время для него ощущается совсем иначе, чем в юности, когда годы ползут очень медленно и даже три-пять лет ощущаются, как целая жизнь.

После двадцати человек начинает понимать, как стремительно уходит время и осознает, что в мире все слишком быстро меняется, а умерших людей уже не вернуть.

Этот юноша сказал, что готов потратить время своей стремительно утекающей жизни, ради того чтобы укрыть его зонтом.

Сердце Чу Ваньнина, не привыкшего получать от людей тепло и доброту, вдруг переполнилось чужими жаркими чувствами, но вместо радости он испытал лишь нестерпимую боль внутри. Он посмотрел на того человека, который вот так вдруг отогрел его, а теперь смущенно прятал глаза, и внезапно сказал:

— Мо Жань, посмотри на меня.

Мужчина поднял голову.

— Скажи это еще раз,– попросил Чу Ваньнин.

Мо Жань поднял голову и прямо посмотрел ему в глаза. Это лицо все еще было несколько непривычным для взгляда Чу Ваньнина, и оно все же отличалось от лица того мужчины, которого он видел в своих абсурдных смущающих снах.

Этот мужчина выглядел ласковым и серьезным, мужественным и пылким, решительным и закаленным, как лучшая сталь. Его взгляд, направленный на Чу Ваньнина, был прямой как стрела, без следа фальши или неуверенности.

Последний раз, когда пять лет назад он смотрел так на Чу Ваньнина, Мо Жань все еще был ребенком. И вот вдруг, в мгновение ока, он превратился в такого видного мужественного молодого человека.

И этот мужчина преклонил перед ним колено и, запрокинув голову, открыто встретил его взгляд:

— Учитель, я хочу держать для вас зонт всю жизнь, — сказал он.

Ошеломленный Чу Ваньнин замер, не в силах отвести взгляд от правильных черт лица, черных как смоль бровей, ясных сияющих глаз и прямого носа с высокой переносицей.

Его ученик так вырос и возмужал. Нежный саженец превратился в стойкую и крепкую сосну, сначала сравнявшись с ним, а затем и превзойдя его в росте и силе. Однажды могучее дерево, что звалось Чу Ваньнин, долгое время одиноко стоявшее под дождями и ветром, очнулось от затянувшегося сна и обнаружило, что дождь кончился и тучи разошлись. В лучах ласкового утреннего солнца рядом с ним возвышалось еще более высокое и раскидистое дерево, защищающее его от непогоды. Сияющая на солнце золотом роса покрывала его листья, горные ветры пели хвалебные песни его густой кроне.

И это дерево сказало ему, что готово будет сопровождать его всю жизнь.

До тех пор, пока они оба не засохнут и, лишившись всех ветвей и листьев, рухнут рядом на землю. С