Венчание со страхом - Татьяна Степанова

— Дайте-ка руку, — оборвал его Никита. — Где порезались-то?

— В кабинете на втором этаже. Там стекло треснуло, вдавилось. Я хотел поправить, оно выпало, меня по руке задело.

— Выпало бы наружу, на улицу. При чем тут ваша рука?

— Не держите меня за идиота! И не разыгрывайте всевидящего Холмса по пустякам. Я сначала открыл створки, а потом уже полез поправлять стекло. А оно упало. Там осколки на полу, подите убедитесь!

— Пойду. Какой кабинет?

— Двести шестой, кажется.

— А что вы там забыли? Что вы вообще забыли в этих столь негостеприимных для себя стенах?

— Деньги! Увольняя, меня рассчитали не полностью: задолжали зарплату за март и апрель. Средств у них не было. Что, я дарить их должен? — Юзбашев злобно щурился. — А мне сейчас нужно вернуть крупную сумму. Долг чести.

— Зое Петровне? А где она десять миллионов на ваш залог наскребла?

— У матери заняла, у подруг. Я не альфонс! Я ей все верну.

— И во сколько же вы получили здесь деньги?

— Я их так и не получил.

Колосов удивленно поднял брови: да что ты говоришь?

— Да! И нечего на меня так смотреть. Не верите? Спросите у бухгалтера. Мне надо было снять их с депозита. А для этого надо написать заявление и получить визу у материально ответственного лица — то есть у Балашовой, — Юзбашев скривился, точно хватил чего-то омерзительного на вкус. — Бюрократия сплошная! Я Нинель по всему институту с собаками разыскивал. И не нашел. В зал вот, правда, не поднимался. Кабинет ее был заперт, ну, я и решил подождать в каком-нибудь свободном, открытом. Это двести шестой как раз и был. Вошел, а там духотища, хоть топор вешай. Открыл окно, стекло и выпало. Порезался я. Йод кинулся искать.

— У Балашовой в аптечке? '

— Да, да! Опять было закрыто. Ну я замотал руку носовым платком. Антисанитария, конечно, но что сделать? Вот и вымазался я. Это моя кровь, моя!

— Ну хорошо-хорошо. Что потом-то было?

— Ничего. Ждал-ждал, спустился снова в бухгалтерию, а там от ворот поворот: без визы не дают. Решил перекусить где-нибудь, время-то обеденное. Пошел в туалет кровь смывать. А там перед этим кого-то сильно вырвало. Вся раковина была блевотиной уделана. Я смыл эту гадость, смыл кровь. А тут слышу крики, шум: «Помогите! Милиция!» Это снизу вахтерша голосила, ее этот придурок лаборант своей новостью насчет убийства перепугал.

— Вы вон даже и не скорбите, что пожилую женщину на тот свет отправили, — неодобрительно вставил молодой сыщик.

— А что мне скорбеть? Я что, не чувствую, куда вы клоните? То три каких-то убийства на меня хотели повесить — Калязину и еще там что-то. Не вышло, но разве вы отступитесь от своей бредовой идеи? И это повесите на меня. С вас станется. Настоящего убийцу поймать мозгов не хватает, так давай, вали все на Костю, давай-давай!

— На вас ее кровь, Юзбашев.

— Это моя кровь!

Сыщик махнул рукой: надоело, мол.

— Вы когда ждали в кабинете Балашову, ничего подозрительного не слышали? — спросил Колосов.

— Нет. Мне что, делать, что ли, было нечего, как подслушивать?

— Конечно, вы починкой окна занимались.

— Не смейте надо мной смеяться!

— Да я не смеюсь, я вот вас сейчас огорчу, — Никита вздохнул. — Свобода недолго для вас продолжалась: двое суток всего. Судья, сдается мне, здорово в вас ошиблась, Константин Русланович. Ведь порезаться и после можно, а? Для отвода глаз. А судья, наверное, молодая, красивая. Тоже блондиночка небось, а? Вы ей про тигров братьев Полевых, часом, не рассказывали?

Юзбашев покраснел так, что казалось, вспыхнет как факел. Кривая недобрая усмешка ощерила его ровные белые зубы под смоляной полоской усиков.

— Вы своим коллегам про Хамфри лучше расскажите, — прошипел он. — Вот про что им забавно будет послушать! Про вашего главного подозреваемого. Надеюсь, после этого они сделают верный вывод о ваших умственных способностях. Таким, как вы, безграмотные бездари, только кражи кур расследовать, а не заниматься серьезными делами вроде убийств! Вы только невинных сажать умеете.

— Заглохни, ты! — не выдержал молоденький сыщик. — А то как дам сейчас.

Никита поморщился.

— Бросьте, коллега. Сейчас следователь придет. Не надо лишних неприятностей.

— Да довел уже! Два часа как резаный орет и все нас оскорбляет.

— Терпите, коллега. Наша служба и опасна, и трудна.

В институт Никита вернулся черным ходом со двора. Осмотрел дверь, она запиралась изнутри на простую задвижку, а сейчас и вовсе была открыта. «Вот теперь показаниям вахтерши грош цена, — подумал он. — Тут незаметно полк мог промаршировать туда и обратно. Но мои были в здании. Я и так это знаю. Кого это там рвало в туалете? С чего бы это?»

Последнего из допрашиваемых очевидцев — Мещерского — он застал в кабинете директора в обществе Коваленко и Стрельникова. Очевидец не успевал отвечать на вопросы, сыпавшиеся на него с двух сторон. Колосов со смутным чувством досады, недоверия, любопытства и приязни оглядел Катиного друга детства с ног до головы. Уяснив наконец, что парень — не тот, не с фотографии, не владелец тех самых гирь — ростиком маловат, щупловат и вообще так себе, несколько подобрел сердцем.

— Ну, Сергей, будем знакомы, — произнес он, протягивая очевидцу руку. — Никита Колосов.

Мещерский пожал ее, вежливо через силу улыбнувшись:

— Очень приятно. Я много о вас слышал от Кати.

Стрельников и Коваленко переглянулись и тихо вышли из кабинета, оставив их беседовать наедине.

Балашову Катя помнила на удивление смутно. Образ ее словно стерся из памяти, вместо него обычно вспоминался флакон из ее коллекции от тех духов, которые граф Орлов привез Екатерине из Ливорно вместе с пленной княжной Таракановой.

Вообще после событий, связанных с каменским делом, Катя чувствовала себя так, словно уже израсходовала весь запас отпущенной ей ботом способности правильно реагировать на трагическое происшествие — горевать, сожалеть, плакать, а главное — задумываться над его причинами и последствиями.

Вскрытие трупа произвели на следующий после убийства день. Уже вечером в пятницу Катя узнала результаты от Колосова: извлечение мозга на этот раз зафиксировано не было.

Похороны Балашовой прошли в воскресенье на Николо-Архангельском кладбище под проливным дождем. Все было организовано Академией наук, в том числе и место, — о захоронении Балашовой в могилу ее знаменитого мужа на Новодевичьем никто, естественно, хлопотать не решился.

Катя, Кравченко и Мещерский стояли во время прощания рядом с Павловым. Он держался хорошо, как и подобало мужчине. Приехавшая на похороны подруги балерина Гориславская обняла его и поцеловала в лоб, точно маленького мальчика. Впрочем, он и действительно годился ей во внуки.