Танцующая на ветру - Наталия Терентьева

– Ты удивишься, Руся… правильно я называю тебя? Ты удивишься, наверное, но те люди, которые провернули все это три года назад с моей квартирой, тоже были моими бывшими учениками. Точнее, учились у меня когда-то, это разные вещи. Ты понимаешь меня?

– Конечно.

– Сейчас… Медленно очень закипает… Медленно, но верно… Так и учебник мой пишется… Так, тебе с сахаром?

– Да, если можно. Спасибо… – негромко проговорила я.

Я думала о том, почему я сама ни разу не пришла к нему, не помогла чем-нибудь. Вот, другие приходят же.

Алексею Константиновичу на вид было не так уж много лет, не девяносто. Спрашивать было неудобно. Одно он сказал сам – что проработал в школе сорок три года.

– А теперь вы не работаете? – уточнила я.

– К сожалению, нет. Хотя мог бы.

– Почему?

– Назначили нового директора, тридцатилетнего, для него я – предмет, найденный на свалке. Возможно, когда-то этим предметом можно было пользоваться, теперь – нет.

– Только вы?

– Нет, почему же. Он уволил всех учителей старше шестидесяти трех лет, сказал, что нам нужно отдыхать, а другим работать. Правда, та дама, которая сейчас преподает историю, пока еще не окончила институт, но рвется работать, может сидеть в школе допоздна, составлять планы, делать всякие электронные отчеты. Часто теперь вспоминаю стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся». Знаешь такого поэта?

– Маяковского? – засмеялась я. – «У меня, да и у вас в запасе вечность, Что нам потерять часок-другой…»

– Как приятно!.. – покачал головой, улыбаясь, Алексей Константинович. – В истории ты так же сильна?

– Не уверена. Но мне очень интересно, как все было.

– А что именно тебе интересно? – Алексей Константинович пододвинул мне чашку, щедро положив сахару и насыпав в мисочку печенья.

– Спасибо… – Я отхлебнула чай. – Вкусный чай какой… Это с чем?

– Летом набрал дикой мяты, вот допиваю сейчас. У нас же в лесах чего только нет! И орехи, и ягоды, и грибы, и несколько сортов мяты. Главное, не лениться, собирать. Веками же так жили. Ели то, что росло. Так какой период истории тебе интересен?

– Мне много что интересно. Например, почему у всех история начинается с древности, а у нас – с девятого века? Но при этом считается, что Киев был образован в пятом веке. Получается, Киев был, а больше ничего не было? Все сидели в лесах, на болотах?

– Нет, не так. Когда немецкие ученые Миллер, Шлёцер и Байер, жившие при дворе Екатерины II, переписывали нашу историю, они, скорей всего, уничтожили все источники, мешавшие их теории образования русской государственности. Им надо было доказать, что у нас не было ничего, и мы позвали варягов, чтобы они нами правили, потому что сами мы править не умели.

– А это было не так? – поразилась я.

– Уверен, что совсем не так. Еще Ломоносов пытался доказать, что это не так. И после него многие крупные ученые уже не раз доказывали. Но источников на русском языке не осталось или их пока не нашли. Есть древние немецкие источники, в которых говорится о войнах славянских и германских племен или первых государств. Но если их переводить и вникать в них, то придется переписывать все и все переделывать, пересматривать. А так, как сейчас – очень удобно. Все знают, что наша история начинается с девятого века, с принятия христианства фактически. Это очень хорошо вписывается особенно в сегодняшнюю жизнь, когда пытаются вернуть всеми силами три принципа царизма – «православие, самодержавие, народность».

– Неужели у нас возможен царизм? – удивилась я.

– А когда у нас не было царизма? – засмеялся Алексей Константинович. – Я думаю, что такой огромной страной проще всего управлять на принципах единоначалия. Просто какой он, этот царизм? Вот в чем вопрос.

– А как же в советское время?

– Русскому человеку невозможно без царя. Каждый правитель так или иначе стремился к единовластию. И мы так созданы, ищем себе царей – больших и маленьких. Не знаю, наверное, крепостное право сыграло такую шутку с национальным характером.

– Я не ищу себе царя… – покачала я головой.

– В масштабах страны так это происходит, Руся. Все равно надеемся на самого главного. Что скажет, чем поможет, верим, что он один все поймет, всех помирит, все наладит. Разве нет? Вот приедет мэр… Вот придет директор… Вот сейчас самый главный прокурор все наладит… Вот напишем президенту… Вера в доброго царя – наша слабость, я так считаю. Или надо тогда на самом деле найти мудрого царя. Наверняка таких людей много. Но они не стремятся во власть. Во власть идут совершенно другие люди. Это сложные вопросы, о них можно думать всю жизнь. Хорошо, что такая юная особа тоже задается такими вопросами.

– Я недавно разговаривала с одним человеком… Он говорит, что у нас в городе есть организация, которая хочет менять существующий строй…

– Какого толка организация?

– Я точно не знаю… Вроде бы коммунистическая…

– Сложно это будет. Помнишь, как у Маяковского, которого ты так лихо процитировала: «Скорее головы канарейкам сверните, чтобы коммунизм канарейками не был побит!» Трудно сейчас будет организовать народ на какие-то решительные действия, канарейки победили. Символ мещанства, понимаешь?

Я кивнула.

– Как бы плохо и бедно ни жили, воевать никто не пойдет, – усмехнулся историк. – Ведь так? Кое-как перебиваются – и ладно. То время, когда произошла Великая Октябрьская революция, другое было. Страшная бессмысленная война, унесшая миллионы жизни ни за что, разруха, голод, невыносимые условия труда и жизни, дети работали с шести лет, наравне со взрослыми, мёрли без счету, рабочие спали по шестнадцать человек в одной девятиметровой подвальной комнате. Это вот я живу, как король, – мне одному целый подвал достался… – Алексей Константинович подлил мне чаю. – Сейчас много вранья про то время. Врут те, кому невыгодна правда. А правду можно на много столетий потерять. Вот как мы потеряли правду о событиях девятого века, о том, как и почему к нам пришел Рюрик, кем он был. И что было до. А до – была другая религия, языческая, много тысячелетий. Ничего плохого в ней не было, просто не было единобожия. И это надо знать, как, например, знают греки о своих древних верованиях и древних богах. А мы – нет. Ни о богах, ни о войнах, ни о том, как жили люди. А источник наших ссор и разногласий с германцами, например, кроется где-то в глубине веков. Там, где мы были гораздо ближе, чем теперь. Язык наш об этом говорит – о глубоком, давно позабытом родстве.

Я заслушалась Алексея Константиновича. То, что он говорил, было удивительно и неожиданно. Я огляделась. Как у него все аккуратно здесь устроено. Гораздо аккуратнее, чем у некоторых девочек в комнате в общежитии. Как он смог не опуститься, не запить в такой ситуации. Пишет учебник…

– Может быть, я вам помогу?

– Чем же ты мне можешь помочь, милая барышня? И зачем? Ты считаешь, мне нужна помощь? – усмехнулся Алексей Константинович.