Королевский выкуп. Последний рубеж - Шэрон Кей Пенман

брака. Вильгельм проводил агрессивную внешнюю политику, отправлял военные силы в Египет, Северную Африку, Грецию и Испанию, однако никогда не принимал личного участия в этих кампаниях. В их мире королю полагалось лично вести в бой свою армию, но Вильгельм отправлял людей на смерть, прохлаждаясь в безопасности и уюте дворца в Палермо. Джоанна не любила Вильгельма, но любви и не ждут в королевских союзах. Но она понимала, что была бы несчастна с мужчиной, которого не могла уважать, и потому постаралась держать эту дверь закрытой и запертой покрепче.

Мариам была рада услышать от Джоанны заверения, что она не приравнивает недостаточный боевой пыл Раймунда к трусости Вильгельма. Даже теперь эта тема оставалось слишком болезненной для обсуждения, и потому Мариам просто сказала:

– Я очень рада, что ты это понимаешь.

– Конечно же, Мариам. Может, Раймунд и не такой полководец, как Ричард – да и много ли найдется таких, как мой брат? Но он ведет своих людей в бой и вместе с ними рискует жизнью. Нет, проблема в том, что Раймунд смотрит на войну как на последнее средство, даже когда это не так.

Боль в спине усиливалась, и прежде чем продолжить, Джоанна сменила позу.

– У меня есть соображения на этот счет, Мариам. Мне кажется, у Ричарда больше общего с Раймундом, чем я думала поначалу. Им присуща общая слабость, если это так можно назвать – чрезмерная уверенность в себе. Разница только в выборе оружия. Ричард уверен, что с мечом в руках он непобедим. А Раймунд точно так же уверен, что способен уговорить кого угодно и убедить принять его точку зрения, если у него есть хоть шанс.

– Я не смотрела на это так. Но вполне возможно, что ты права.

– Я уверена, что права. И я буду последней женщиной в христианском мире, которая станет отрицать могучую силу обаяния Раймунда. Но обаяние не работает должным образом с князьями церкви или разозленными предателями-вассалами, а я не в силах объяснить это Раймунду. Сказать по правде, у них с Ричардом есть еще одно общее свойство, которому я вовсе не рада. Им обоим неинтересна травля медведя, зато оба обожают дразнить врагов. Раймунд шутит, что мой долг как жены – уберечь его от пути в ад, и не так уж он ошибается. Наша жизнь стала бы куда более мирной, если бы мне удалось убедить его, что не стоит высмеивать публично церковников, даже если они того заслуживают, и что не все мятежники достойны снисхождения.

– И поэтому ты бросилась искать Ричарда?

Джоанна кивнула.

– Раз уж муж не прислушивается ко мне, то, быть может, послушает Ричарда. Ему несложно пренебречь моим мнением о мятежниках. Но если Ричард скажет, что правителя должны не только уважать, но и бояться, он, возможно, и согласится. Я не ожидаю, что Раймунд станет украшать дороги Тулузы гниющими головами преступников и предателей-лордов. Он просто должен понять, что случаются времена, когда снисходительность лишь поощряет дальнейшее неповиновение.

Узнав, что Джоанна все же вырвала у мужа согласие, Мариам почувствовала облегчение. Теперь, когда они наконец опять могли говорить свободно, она воспользовалась этой возможностью.

– Джоанна, когда мы доберемся до Пуатье, тебе стоит показаться лекарю. Я вижу, что ты захворала.

– Я не больна, Мариам, – Джоанна помедлила и неохотно призналась: – Я жду ребенка.

Мариам смотрела на нее с удивлением.

– Почему ты мне не сказала?

– Даже Раймунд еще не знает. Когда мы покидали Тулузу, я сама не была уверена. В марте у меня не пришли истечения, но один пропуск не так много значит. Но две недели назад должно было начаться апрельские месячные. В последние несколько дней я начала чувствовать тошноту. Но признаюсь, что во время прежних беременностей я не чувствовала себя такой измученной.

Мариам знала, что все чувства написаны у нее на лице, и теперь могла только надеяться, что не слишком открыто выказала свои тревоги. В Джоанне она тоже ощущала некоторую неуверенность. Не многие женщины обрадуются третьей беременности за три года. Мариам не сомневалась, что именно поэтому Джоанна так обессилена – ее тело не имело времени восстановиться. Что же, теперь, будучи осведомлена, Мариам постарается облегчить для госпожи эту беременность, и не важно, нравится ли Джоанне, когда вокруг нее суетятся, или же нет.

– Я думаю, в Пуату нам следует взять во дворце конные носилки. Ехать в них тебе будет удобнее, чем верхом на Джинджер.

Мариам обрадовалась, что Джоанна не возражала, но и была этим удивлена. Это подтверждало ее подозрения, что Джоанна совсем нехорошо себя чувствует.

Позволив своим рыцарям спешиться, размяться и, если нужно, прогуляться в кусты для облегчения, Роже оставил нескольких наблюдателей. Сейчас один из них выкрикнул:

– Приближаются всадники!

Предупреждение вызвало бурную деятельность – дороги не всегда безопасны даже для путников с сильным эскортом, как у Джоанны. Она позволила Мариам помочь ей подняться, сожалея, что отдых получился таким коротким. Но люди уже расслабились, узнав в переднем верховом своего, сэра Алана де Мюре: того самого рыцаря, которого Роже посылал в Пуатье.

Джоанна сразу узнала всадника рядом с Аланом.

– Это Морис де Бларон, – сказала она Мариам. – Несколько лет назад он сопровождал Констанцию как епископ Нанта, когда она приезжала на встречу с Ричардом в Кане. Я слышала, что недавно его избрали епископом Пуатье, но не ждала, что он вот так поскачет навстречу, чтобы меня приветствовать.

Повернувшись, чтобы Мариам могла отряхнуть ее юбки, Джоанна улыбнулась через плечо.

– Надо мне не забыть сказать Раймунду, что не все священники враждебны к графу Тулузскому.

Мариам, тронутая тем, как Джоанна гордится мужем, улыбнулась в ответ. Просто редкостная наивность, ведь епископ наверняка приветствует сестру Львиного Сердца, а не супругу Раймунда. Женщины вместе с Роже наблюдали за приближением всадников, и вскоре улыбка Джоанны исчезла – и епископ, и его окружение были мрачны, как будто возглавляли похоронный кортеж, а Алан сгорбился в седле, словно на его плечи легли все тяготы мира.

Джоанна неосознанно отступила на шаг, ощущая приближающуюся к ней волну скорби, готовую поглотить ее мир. Она сразу же догадалась, что за горе они ей несут. Матери уже семьдесят пять, и