Королевский выкуп. Последний рубеж - Шэрон Кей Пенман

всякий раз, когда боль усиливалась, Ричард прикрывал глаза, вздрагивал и до крови прикусывал нижнюю губу, изо всех сил стараясь не издать ни крика, ни стона. Андре, как никогда в жизни, было тяжко смотреть на его страдания, но он твердо решил оставаться с Ричардом до последнего вздоха.

– Фовель… Он твой, кузен. Не позволяй… не дай Джонни его присвоить…

– Нет… – Андре уже понял, чего от него ждал Ричард, что хотел успеть, пока жизнь покидала его с каждым ударом сердца. – Значит, свое королевство ты Джону доверяешь, а своего коня – нет?

Тень улыбки мелькнула в уголке рта Ричарда.

– Королевства появляются и исчезают… а такие кони, как Фовель, неповторимы… – Он поморщился, отвернувшись, словно оглядывал тени, теснящиеся за кругом тусклого света ламп. – Андре… Ардженто и мой меч отдай…

– Твоему сыну?

– Да… Филиппу…

Он так мало мог оставить этому мальчику. Вот если бы сын был рожден в браке… Ричард никогда не испытывал боли, подобной страданиям от гангрены, но в этом для него было и некое милосердие – боль не позволяла королю много думать о том, что ждало впереди Анжуйскую империю. Если у руля встанет Джонни, то много ли пройдет времени, прежде чем корабль налетит на скалы? Но Артур сразу же возьмет курс на Филиппа. Джонни, по крайней мере, не станет марионеткой французского короля… Это уже хоть что-то.

* * *

Его грубо втолкнули через порог. Он был напуган, но вел себя дерзко, с отвагой, которую придает лишь отчаяние. Комната полнилась ненавистью, он едва мог дышать, и сам воздух, казалось, жег. Люди Меркадье вытолкнули его вперед, один из них не упустил шанса пнуть. Его заставили упасть на колени. Бросив быстрый взгляд через плечо, он не увидел ничего, кроме враждебных лиц, даже тот, на котором было выцветшее одеяние белых монахов, глядел с укором. Подняв голову, пленник вызывающе посмотрел на человека в постели. Немалый подвиг – сразить короля, особенно такого. Разве имеет значение, что он понятия не имел, что целится в Львиное Сердце?

Ричард обернулся к стоящему, сказал что-то, слишком тихо, чтобы расслышать, потом дождался, пока поправят подушки у него за спиной, чтобы он мог смотреть в лицо пленного. Смерть не просто присутствовала в этой комнате, она присела на край кровати. Но когда король заговорил, его пристальный взгляд контрастировал с угасающим шепотом.

– Твое имя?

– Пейре Базиль из Пуйяда.

– Рыцарь?

– Да, – гордо ответил пленник, не добавив больше ни слова: он поклялся, что не станет просить сохранить ему жизнь. Это бессмысленно, и лишь покроет позором и его самого, и его семью.

Ричард долго рассматривал его. Пленнику показалось, что прошло несколько веков.

– Думаешь… твоя жизнь… кончена? Ошибаешься… Я… я не держу на тебя зла. Ты свободен… ты можешь идти, Пейре Базиль…

Все были потрясены не меньше самого арбалетчика, тут же послышались возмущенные возгласы. Только Андре не удивил этот акт поразительного милосердия Ричарда. Зрители последнего акта жизни его кузена вели себя именно так, как ожидал актер. Он видел одобрение на лицах Моргана, Ги и аббата – приверженцы рыцарского кодекса чести, как и церковники, проповедуют божественную добродетель прощения. Но Вильгельм де Браоз, Гийен и сенешаль Ричарда явно не радовались помилованию, а Меркадье так просто кипел от возмущения.

Пейре Базиль, возможно, пожалел впоследствии, что ничего не сказал в эту минуту, но потрясение и растерянность лишили его дара речи, а прежде чем он успел собраться с силами, стражники подняли его и вытолкали за дверь. Андре немедленно дал знак остальным уходить, он знал, что Ричарду не нужны споры по поводу его решения. «Еще одна загадка для грядущих веков», – подумал он, глядя на умирающего. – Люди долго будут гадать, как бы поступил Львиное Сердце, если бы поправился после ранения. Умер бы тогда Пейре Базиль или остался жив? Андре в самом деле не знал ответа, ведь Ричард способен был проявлять и огромное великодушие, и полнейшую беспощадность.

Когда все вышли, Арн прикрыл поплотнее дверь. Андре изумило и даже тронуло противоречивое выражение на лице оруженосца – гордость, что его король пощадил жизнь собственного убийцы, как короли, о которых поют трубадуры. Но читалось и разочарование тем, что этот человек избежит земной кары за столь великое преступление.

Склонившись над кроватью, Андре тихо сказал:

– Отлично, кузен. Ты с блеском подтвердил репутацию Львиного Сердца и одновременно совершил поступок, который тебе обязательно зачтется перед Всевышним.

Ричард никак не дал знать, что услышал: не открыл глаза и не заговорил. Но Андре показалось, что он видит тень улыбки.

* * *

Алиенора страшно боялась опоздать. Конные носилки перемещались чересчур медленно, и потому, несмотря на возраст, она скакала на быстрой кобыле. Но хотя она напрягала все свои силы и сверх того, от рассвета и до заката преодолеть удавалось не более двадцати пяти миль. Пять с половиной дней потребовались на бесконечные сто сорок миль между аббатством Фонтевро и Шалю. Хуже всего были ночи. Она спала лишь урывками, и в сновидениях сын подвергался огромной опасности – иногда в германских застенках, иногда в осадном лагере под Шалю, а она ничем не могла помочь.

Поздним утром шестого апреля путники достигли Шалю. Как только Алиеноре помогли сойти с лошади, навстречу ей поспешили аббат Ле-Пен и родич-валлиец. Они тепло приветствовали королеву, сказав, что сын будет очень рад ее видеть. Понимая, что оба играют на публику – для солдат, не знающих, насколько серьезно ранение Ричарда, и даже для французских шпионов, – она улыбнулась и ответила, что проезжала мимо, направляясь на юг, в Тулузу, к дочери. Только убедившись, что их никто не услышит, Алиенора отважилась спросить:

– Он еще жив?

И когда они закивали, но ничего не ответили, королева поняла, что осталось недолго.

Алиенора не удивилась, застав здесь Андре – он был вместо брата, которого Ричарду хотелось бы иметь. Но Меркадье ее поразил – пока он наклонялся к ее руке, она заметила в ледяных глазах наемника слезы. Когда Морган потянулся к засову на двери, она поняла, как страшно ей переступать через этот порог.

В комнате было душно и сумеречно, окна закрыты ставнями