Анакир - Танит Ли

Сын Яннула решил, что слишком долго шел один среди снегов, и от этого у него вполне могли случиться видения. Но это зрелище не шло у него из памяти — огненные лепестки, падающие на землю из волчьей пасти, невредимые и не причиняющие вреда.

По некоторым сообщениям, Кесар направил на восток не более восьми тысяч человек. Другие насчитывали десять тысяч. Как бы то ни было, проходя через Элир, Лар-Ральднор почти никого не встретил. Деревни стояли пустые, встречая его хлопающими на ветру дверями домов и разбитыми горшками, полными свежего снега. Люди ушли куда-то в потаенные места — полые холмы, древние башни. Один раз он услышал скрип колеса прялки, какие использовались здесь и на Равнинах, но оказалось, что колесом играет ветер. Если ему удавалось найти какую-нибудь еду, он съедал немного, не все, и оставлял под камнями очага плату на случай, если хозяева когда-нибудь вернутся. И каждый раз он ощущал ужас. Мир вокруг был ввергнут в хаос и тьму. Кто сможет прекратить это? Зазвучат ли здесь снова голоса людей?

А ведь еще прошлым летом он мечтал встать на пути тени и прогнать ее прочь, победить ее силой своей страсти. И именно Рэм-Рармон, который почему-то ушел, отдалился от него, показал Лар-Ральднору тщету его мечты. Меч порождает лишь меч, и так без конца. Но с другой стороны, опустить меч тоже означало умереть, просто другим образом.

Была и более прозаическая вещь, повергавшая его в отчаяние — отсутствие регулярного морского сообщения между Зарависсом и Ланном. Без этого ему придется проделать бесконечно-долгий путь, описав почти полный круг — север Равнин, Хамос и, возможно, снова вернуться к заравийской границе.

Это путешествие отнимало у Лар-Ральднора последние душевные силы. Его сердце разрывалось от неизменной картины — холод и белое безмолвие на многие мили вокруг. Он ехал на жалком истощенном зеебе под тусклым серебром полуденного неба, а белизна и пустота выжигали ему глаза.

К тому времени он уже дошел до того, что начал разговаривать с зеебом. Вот и сейчас он произнес:

— Мне их не найти.

Так он и ехал — бесконечно долго — в полной пустоте, ощущая жгучие поцелуи ветра на своем лице, не двигаясь, лишь снова и снова повторяя: «Мне их не найти».

Добравшись до места, где он собирался повернуть на запад, а потом на север, Лар-Ральднор вдруг почувствовал, что ничего там не найдет. В той стороне лежал Хамос и еще один Равнинный город, названия которого он не помнил. Но на каком-то иррациональном уровне он знал — его семьи там нет.

Что-то неодолимо тянуло его на юго-запад. Это тоже выглядело довольно бессмысленным: там не было вообще ничего. Кроме, конечно, старого Равнинного города, куда они никогда бы не вернулись. Медаси просто не вынесла бы этого. И все же...

Когда-то этим путем ехал Яннул, возвращаясь на войну Равнин из родного Ланна. Он скакал сквозь снежные заносы и вез заявление о нейтралитете: со стороны Ланна не последует на помощи, ни противодействия.

Лар-Ральднор повернул на юг.

Он заставил себя это сделать. Просто потому, что не видел других вариантов.

Но город оказался еще одним призраком. Иногда он видел его: полупрозрачная чернота, колеблющаяся на ветру, на фоне белой земли.

Увы, признаки человеческого обитания представали его глазам куда реже, чем видения снежной пустыни. Как-то раз он набрел на жалкую лачугу, на пороге которой стояла старуха. Лар-Ральднор попросил у нее какой-нибудь еды, если есть, и она протянула ему два куска хлеба с ломтем мяса между ними. Его попытку расплатиться старуха молча отвергла. Она вообще ничего не говорила, как истинная чистокровная степнячка. Лар-Ральднор подумал, не является ли мысленная речь единственным доступным ей способом общения. Когда-то, еще в детстве, ему удавалось говорить так с матерью. Затем в отрочестве, этом возрасте скрытности, незримая дверь между ними практически захлопнулась. Лишь мгновения чистой радости или сильной боли приоткрывали ее. С посторонними же Лар-Ральднору вообще никогда не доводилось пользоваться мысленной речью.

Он спросил старуху про город.

Она, все так же безмолвно, указала на юго-запад. И он снова пустился в путь.

Где-то после обеда началась снежная буря. И никакого укрытия.

Сначала Лар-Ральднор пытался ехать дальше, но его зееб спотыкался, выбиваясь из сил. Снежная крупа безжалостно секла лицо, залепляла глаза. Зееб мог попросту не выдержать и пасть, да и сам Лар-Ральднор был на волоске от смерти. Спешившись, он обмотал свой плащ вокруг головы животного, завязал себе глаза и двинулся вперед, ведя за собой зееба. Незрячий человек шел, преодолевая безумие льда и ветра.

Какое-то время спустя боль исчезла. Он больше ничего не чувствовал. Вскоре по телу разлилась приятная теплота, предвестница замерзания — он знал об этой примете из рассказов, совсем не страшных, когда сидишь у теплого очага... Когда зееб упал, Лар-Ральднор гладил его, уговаривал, пытался поднять, но тот неподвижно лежал у него на руках. Если остаться здесь, снег занесет их обоих. Зееб, судя по всему, больше не мог идти, но еще оставалось тепло его тела, его угасающая жизнь, так необходимая Лар-Ральднору. Вскоре зееб умер рядом с хозяином — очень тихо, почти не сопротивляясь. Лар-Ральднор поднялся и, бросив седло и дорожный мешок, побрел прочь — с завязанными глазами, не сознавая, куда идет.

Медаси должна будет почувствовать, если он умрет. Он продолжал ощущать связь со своей матерью — пусть недоступной, надежно спрятанной, будто за неодолимой каменной стеной. Лар-Ральднор не мог найти ее, не мог дать знать о себе, но верил, что если проклятый снег убьет его, она ощутит — как там говорилось об этом? — тишину, как если бы умолк низкий тихий звук. Или темноту, словно внезапно погас ровно горевший светильник, привычный и незаметный раньше. Не исключено, что и Яннул поймет тоже. Не сразу. Может быть, лишь через несколько месяцев.

А Рэм? Он поймет? Между ними никогда не возникало даже намека на мысленную связь, ведь Рэм всегда был настороже — даже в уме, даже в сердце...

Лар-Ральднор полюбил Рэма-Рармона, как члена своей семьи, и все-таки это было чувство иного рода — его нельзя спутать с любовью к человеку, с которым состоишь в родстве. Но это не было и плотской любовью-влечением, которую Рармон узнал бы и с радостью принял. Лар-Ральднор потерял Рармона еще на пути в Дорфар. В самой Анкире он убедился, что чувства его друга нацелены теперь на другого человека, который, по сути, был его истинным внутренним двойником. Невероятно, но Рармон делался все более похож на Повелителя Гроз, так что при всем внешнем различии в них легко было угадать братьев. Это было подобно тому, что говорил Яннул о Ральдноре эм Анакир: простой смертный постепенно уходит и проявляется дремавший в зародыше герой или божество.

Сквозь повязку на глазах сын Яннула увидел какую-то картину: первобытный лес, а за ним, до горизонта — замерзший залив. Еще дальше, он знал, лежало море, тоже скованное льдом. Льдом были покрыты и черные стволы деревьев, а тропическая листва, засохшая прямо на ветках, превратилась в скелеты листьев, одетые в снежные перчатки. Он знал это место из чужих описаний: Леса Грани Мира, последнего предела на юге. Ландшафт, более не соответствующий климату Междуземья, но каким-то немыслимым образом уцелевший, невзирая на жестокий холод. И у него на глазах внутри этого пейзажа метался по белизне красноглазый тирр, несообразный, плохо приспособленный для выживания — и все-таки выживающий. Символ.