Евангелие от Сатаны - Патрик Грэхам

— Вы сказали, что затворница направилась к цистерцианскому аббатству Санта-Мадонна-ди-Карванья. Это верно?

— Да.

— О’кей, пока этого достаточно. Нужно остановиться, иначе ваши трансы в конце концов убьют вас.

— Значит, мы бросаем дело?

— Нет, это невозможно. Но теперь я знаю, что затворница не доверила книгу ни одной из общин, у которых просила убежища во время своего бегства.

— Может быть, она сумела отдать книгу цистерцианцам из Карваньи?

— Я думаю, что у нее не было такого намерения. И к тому же трапписты из Верхнего Маканьо по крайней мере в одном случае сказали Ландегаарду правду.

— В каком?

— Обитатели аббатства Карванья действительно погибли в том году от чумы. По данным наших архивов известно, что они впустили беременную женщину, не зная, что она несла в себе болезнь. Если затворница и стучалась в двери этого монастыря, ей никто не открыл: там были одни трупы. Поэтому мы отправимся прямо в монастырь Больцано, где Ландегаард и его люди нашли свою смерть и где Церковь окончательно потеряла след книги. След затворницы обрывается там.

Паркс вспоминает последнее письмо инквизитора, которое прочитала в библиотеке денверских затворниц. Ландегаард писал папе, что призраки его собственных людей выбивали дверь донжона, в котором он укрылся.

— У меня… не хватит сил снова пережить это.

— Не бойтесь, Мария, я не сошел с ума и не пошлю вас к Ландегаарду в его последние минуты перед смертью. Вы этого не выдержите.

Мария прижимается к священнику и чувствует, как удары их сердец смешиваются в тишине. Она знает, что Карцо лжет. Снова слезы вытекают из ее глаз.

— Я все-таки буду должна войти в тело затворницы, чтобы найти евангелие.

— Я буду с вами.

— Нет, Альфонсо. Я одна буду скрести ногтями кладбищенскую землю, когда августинки похоронят труп затворницы. Я буду одна, и ты это знаешь.

Карцо чувствует дыхание Марии на своей щеке. Его глаза тонут в ее полном ужаса взгляде. Губы молодой женщины касаются его губ.

— Мария…

Еще немного он пытается сопротивляться, потом закрывает глаза и целует ее в ответ.

Рим, 22 часа

Кардинал Патрицио Джованни нервничает на заднем сиденье лимузина, который подъехал забрать его в квартал Колизея. В Ватикане стоит странная тишина. Все опустело, все замерло в ожидании: Церковь как будто затаила дыхание. Даже толпа паломников, которые по-прежнему собираются на площадь Святого Петра, кажется, шумит не больше, чем шумела бы армия привидений. Но главная причина беспокойства кардинала Джованни не эта. Пока лимузин с трудом прокладывает себе путь среди процессий, кардинал с тревогой думает о том, что с момента смерти папы все происходит не по норме. Во всяком случае, все, что предписывают правила приличия и священные установления Церкви. Несколько часов назад кардинал-камерлинг Кампини даже объявил, что его святейшество будет похоронен немедленно, и отменил предписанные приличиями траурные дни между похоронами и конклавом. Такого не было уже много столетий.

В середине второй половины дня старый камерлинг поднялся на трибуну собора и объявил эту новость коллегии кардиналов. Свое решение он объяснил тем, что из-за волнений, которые происходят в христианском мире, необходимо срочно избрать нового папу. Джованни вспомнил ропот, который пронесся по рядам прелатов. Потом, объявив о роспуске собора согласно статье 34 апостольской конституции Universi Dominici Gregis, Кампини созвал кардиналов на конклав, который откроется сразу после похорон. С этого момента на Рим и опустилась гробовая тишина. Что-то вошло в Ватикан и теперь овладевает им.

Кардинал Джованни смотрит через окна лимузина на мокрые улицы старого города. В салоне автомобиля пахнет кожей и старым солодом. Этот коллекционный «бентли» принадлежит кардиналу Анджело Мендосе, государственному секретарю Ватикана и первому министру Церкви. Сразу после заявлений камерлинга, когда в зале шелестели голоса участников собора, комментировавших его слова, морщинистая рука Мендосы положила конверт на столик Джованни. А тот притворился, что продолжает собирать со столика свои документы, и незаметно накрыл ими конверт. Джованни глядел вслед старому прелату, пока тот, шурша сутаной, уходил из зала. Потом он укрылся от чужих взглядов и открыл конверт. Внутри был обычный листок бумаги, на котором Мендоса набросал несколько слов на латыни. Они означали: «Глаза безумного открыты, но мудрый идет во тьме».

Джованни улыбнулся, читая эту новую версию цитаты из Екклесиаста. Мендоса переставил местами подлежащие. В оригинале это изречение звучало по-другому: «Глаза мудрого открыты, но безумный идет во тьме». Теперь, снова разворачивая листок — в первый раз он это сделал в своем гостиничном номере сразу после того, как ушел с заседания собора, — Джованни даже не думает улыбаться. Он смотрит на фразы, написанные красными чернилами, и строчки качаются перед его глазами. Это светящиеся чернила, которые видны только в темноте, когда первоначальный текст перестает быть виден. Рыцари ордена архивистов до сих пор применяют это искусство затворниц, когда хотят сообщить один другому какой-то секрет. Джованни еще раз перечитывает красные строки, которые словно плавают в глубине бумаги.

«Мой лимузин заберет вас в 22 часа

Возле дома 12 на улице Сан-Грегорио.

Ни с кем не разговаривайте.

Вы в опасности».

Джованни складывает записку и кладет ее в карман своей сутаны. Кардинал Мендоса занимает второй по рангу среди высших должностных лиц Ватикана, верный друг только что угасшего папы, один из старой гвардии. Это Мендоса шесть месяцев назад посоветовал его святейшеству дать Джованни в его пятьдесят первый день рождения звание кардинала. Так Джованни стал самым молодым князем Церкви — и самым наивным тоже. Но, несмотря на свою неопытность по сравнению с этими хитрыми и злыми стариками, он быстро понял, что доверять кому-то одному лучше, чем не доверять никому. И он доверился тому, кто сделал его тем, кем он стал. Вот почему его так тревожит записка Мендосы и беспокоит тишина в Ватикане.

Прелат открывает глаза. Лимузин только что остановился перед въездом в тупик. В глубине тупика горят огни траттории. У служебного входа, укрываясь под зонтом, стоит метрдотель.

— Это здесь.

Прелат слегка вздрагивает от этих звуков: голос шофера, пройдя через переговорное устройство, стал металлическим. Затем он поворачивается к разделяющей их стеклянной перегородке. Водитель даже не оглянулся, когда говорил. Джованни открывает дверцу, смотрит на подошву своей туфли-мокасина, которая тонет в луже, и выходит из лимузина. Машина плавно трогается с места и уезжает.

Кардинал делает первый шаг в тупик. Метрдотель подходит к нему и тихо спрашивает:

— Вы Екклесиаст?