Звезды – холодные игрушки - Сергей Лукьяненко

– Я Петр Хрумов, – сказал я, делая шаг к Катти. Лицо пылало,как от ожога, теперь это было лицо Никки Римера, и на мгновение в глазах Каттивспыхнула радость, смешанная с ужасом. Но я менялся вновь, меня выворачивало,мышцы разбухали, тело раздавалось в плечах, скулы разводило шире, а глазаменяли цвет…

– Прощание…

– Я Чужой, – сказал я. – Я не Никки. Прости. Откуда мне былознать, что его кто-то любит? Никки мертв.

Она замотала головой, отступая.

– Никки мертв, – повторил я. – Почти. Лишь во мне осталосьчто-то его… извини…

Это было все равно как надевать старую, уютную и привычнуюодежду. Мое тело, тело Петра Хрумова, вернулось ко мне легко, без тойчудовищной боли, что принес облик Никки или Пера. Наверное, где-то внутри яоставался самим собой. До конца.

Глаза Катти расширились. Она смотрела на меня, на чужака,сменившего подряд, за какую-то минуту, два знакомых ей тела. Одежда НаставникаПера трещала на моих плечах. Наверное, я казался чудовищем.

Или давно уже им был?

Куалькуа, послушно менявший мою плоть, молчал. Может быть,полностью подчинившись. Или мы уже так слились, что нам нет нуждыразговаривать?

– Тень… – прошептала Катти.

Наверное, у них нет большего страха и большего проклятия.

В голосе девушки было брезгливое отвращение и ужас.

– Я ухожу. Не надо следовать за мной.

Не знаю, на что я надеялся. На вбитое в подсознаниепослушание? На то, что только что был в облике Наставника Пера?

На тот краткий миг, когда я казался для Катти Никки Римером?

Она ударила меня. Попыталась ударить, точнее… Я отбил еедвижение с легкостью, подаренной куалькуа. Перехватил руку, оттянул вверх,освобождая себе пространство для удара. Так несложно было нанести ответный удар– который надолго лишил бы ее сил преследовать меня.

Я коснулся ладонью ее щеки. Легкой и осторожной лаской – оналюбила другого. И то, что он был мертв, а прах его никогда не вернется в небоРодины, значения не имело.

Девушка замерла.

– Я не хотел, – сказал я. – Прости.

Она не сделала больше попытки меня остановить. Я коснулсятерминала, не отводя от Катти взгляда.

Пункт назначения?

Ближайший космодром Дальней Разведки.

Пункт назначения?

В чем-то я ошибаюсь. Может быть, космодромы не имеютсобственных транспортных кабин?

Кабина, расположенная наиболее близко к главному космодромуДальней Разведки…

Пауза опять оказалась слишком долгой. Но все-таки двериоткрылись.

Я вошел, глянул на Катти – она зачарованно смотрела мневслед. Извини, девочка…

– Никки! – закричала она громко и яростно. Двери сошлись,отсекая крик, но она еще кричала, колотя кулачками в темное стекло.

Она меня не простит.

Наверное, транспортные кабины хранят память о точкепоследнего перемещения, как иначе Катти смогла бы меня настигнуть? Но теперьона не бросится вдогонку. Ее безумное подозрение превратилось в явь, и насталапора поднимать тревогу. Звать на помощь.

Почему я не остановил ее? Это было так легко – погрузитьдевушку в сон, парализовать, оглушить…

Голубой свет вспыхнул под ногами, и я мимолетно подумал, чтов призрачном свете гиперперехода выгляжу самым настоящим чудовищем. Клочьяодежды, сползающие с тела, кожа, покрывшаяся красными пятнами…

Потом сквозь темное стекло ударило солнце.

Я долго стоял, не решаясь выйти в открытую дверь. Такопустившийся, грязный бродяга замирает на пороге чужого дома, остановленныйчистотой и свободой. Не принадлежащей ему чистотой.

И все-таки надо было идти. Я вышел из кабины, спустился покаменным ступеням невысокого постамента, на котором стоял стеклянный цилиндр.Хрупкий памятник на пустынном берегу.

Последний памятник свободе…

Шумел океан. Вечный и одинаковый, что в мире Геометров, чтона Земле. Везде и всегда океан был свободным. В него могли лить отраву, в неммогли чертить границы. На берегу могли строить космодромы, с которых уходят внебо корабли, несущие Дружбу.

А океан жил.

Океан не помнил обид.

Подобно небу, он верил в свободу, подобно небу – не терпелпреград. Я стоял на мокром песке, волны лизали ноги, и так легко было поверить,что чужая звезда в небе – мое Солнце, а соленая вода – древняя колыбельчеловечества.

Вот только линия берега – слишком ровная. Прямая, какгоризонт, и такая же фальшивая. Если пойти вдоль берега, то ничего не изменится– по правую руку потянутся низкие, словно подстриженные, рощицы, по левую –будет шипеть прибой. Лишь песок под ногами изменит цвет, из желтого станетбелым, из белого – розовым, из розового – черным, и – обратно. Полоска пляжанеощутимо для глаз повернет направо, ее покроет снег, потом снова потянетсяпесок, и когда-нибудь, очень не скоро, я вернусь к этой же точке, где волны всетак же будут ласкать берег…

Один человек – уже слишком много, чтобы изменить мир.

Я сделал шаг, и вода с шипением заполнила мои следы.

Мир – уже слишком мал, чтобы оставить его в покое.

Хочу я того или нет, но во мне навсегда останется душа Ника.Часть этого мира. Он будет жить. Или я буду жить – за него.

Только морю и небу знаком покой. Я поднял правую руку,посмотрел на нее – и пальцы стали удлиняться. Я лепил их взглядом, превращаячеловеческую плоть в острые изогнутые когти.

Впрочем, есть ли у меня еще право называть себя человеком?

Где-то далеко-далеко Ник Ример, которого не было средиживых, шепнул:

А память,

из чего она состоит

как она выглядит

и какой потом обретает вид

эта память…

Откуда я знаю ответ, Ник?

Один человек – уже слишком много,

чтобы изменить мир.

Но я не один.

Я больше никогда не буду один.

И значит, что-то смогу.