Долгое молчание - Этьен ван Херден

— А их дочь? — спросила Инджи, окончательно запутавшаяся в байках и домыслах. — Матушка?

— Она была еще маленькой, когда погибла ее мать, — следовал ответ.

— Генерал мгновенно заинтересовался, — говорил другой.

Инджи складывала и сопоставляла разрозненные куски: мозаика начала обретать четкость. Откуда это интерес генерала к Марио Сальвиати? Видимо, он понял, что между Марио и Пощечиной Дьявола — служащими Бергов и Писториусов соответственно — произошло что-то, что привело одного к слепоте, а второго к безумию.

— А потом? — спросила Инджи.

17

Инджи рассказали, что иногда можно было, придя на стену запруды и сев там, услышать песни Любезной Эдит. Красивые песни о любви и потерях, тоске и смерти.

Но, как она слышала, никто никогда не ходил туда посидеть и послушать, потому что в конце последней песни раздавался крик, пистолетный выстрел, звук поспешно удаляющихся шагов, а потом безумный плеск, как будто кто-то, обезумев, метался в воде, будто тонул. Не ходи туда, говорил Инджи, потому что пуля может попасть в тебя. Возможно, одна из песен предназначается тебе, и ты погибнешь. Она никому не рассказывала, что вскоре после приезда она слышала эти песни в каменном домике, который Немой Итальяшка построил своими руками для своей любимой Эдит. «Это моя тайна, — решила она, — потому что песни никогда не заканчивались выстрелом. Возможно, в этом месте Эдит обрела покой».

Из всех любовных историй Йерсоненда, о которых слышала Инджи, больше всего ее интриговала история взаимоотношений Немого Итальяшки и Любезной Эдит. Было что-то недоговоренное и трагичное в любви Испарившегося Карела и Летти Писториус, любви, смытой из памяти потоком мутной воды. Страсть между Меерластом Бергом и Ирэн Лэмпэк таинственно мерцала, подобная сиреневому модному платью на теле прекрасной женщины, щекочущая, как страусовое перо, вычурная в своей жадности и амбициях, но столь же обреченная в конечном счете, как и любая мода. Нереализованное чувство Бабули Сиелы к фельдкорнету Писториусу было таким же печальным, как равнины, а его отказ ответить ей взаимностью — столь же жестоким и скупым, сколь скудны пастбища в самые засушливые годы.

Но любовь между Эдит и Марио! Безусловная, она была чем-то большим, нежели просто случай, сведший вместе двух людей. Возможно, разгадкой было их несовершенство? Была ли любовь, рожденная в отчаянии и уродливости, выше и сильнее любой другой? Любовь, что ищет возлюбленного, который сможет превратить инакость в достоинство и силу: такая любовь перерастает в нечто большее, чем эгоизм и угасающая страсть, присущие прочим отношениям.

Инджи прогуливалась вдоль фруктовых садов. Вечерние запахи сейчас, в сумерках, были невыносимо острыми. Когда собаки пронеслись по цветущей люцерне, ей в ноздри ударил теплый, влажный аромат. На ветках висели спелые персики и абрикосы, люцерна пышно цвела голубыми цветочками. Даже сейчас, в сумерках, среди деревьев порхали бабочки.

«Что может случиться, — думала Инджи, — если я сходу сегодня вечером на запруду и подожду, пока там появятся Любезная Эдит с Марио Сальвиати, и Эдит начнет петь? Что будет, если я прослежу за Лоренцо Пощечиной Дьявола и встану против него еще до того, как его увидит Эдит, возможно, оказавшись на пути пули, чтобы спасти ее, уродливого соловушку?»

Но Инджи знала, что не сможет вмешаться: эти события уже произошли, и истории сложились в свое время.

Жизнь продолжала идти своим трагическим чередом: безвозвратно, неотвратимо, как вода в канале. Ты не сможешь остановить ее.

А еще она поняла, что Марио Сальвиати ни разу не потянулся к ней, Инджи, с нежностью потому, что все еще слышал песни Любезной Эдит и все так же любил ее. Инджи замерла. «Насколько же самонадеянной я была, что пыталась состязаться с Любезной Эдит! Как могла я, настолько увлеченная мужчинами, вьющимися вокруг меня как бабочки среди деревьев, я, которая так и не смогла найти достойное место для спокойной жизни, как посмела я принести свое неискреннее, лживое кокетство сюда, в Йерсоненд, и докучать этому старику?»

Пораженная этим внезапным осознанием собственных недостатков в свете трагической истории Любезной Эдит и Марио Сальвиати, Инджи тоскливо стояла среди деревьев, окруженная благоуханием. Пришли потерявшие ее собаки, беспокойно понюхали ее руки и пошли дальше по своим собачьим делам. Их тяжелые лапы гулко ступали по земле, а тяжелые тела шуршали высокой травой, пока не стемнело, и она поняла, что приехала в Йерсоненд одна и должна уехать из него одна.

18

Теперь это было для нее проще: в последующие дни она была совершенно отстраненной. Шли приготовления к вскрытию пещеры, собрания городского совета, на которых Веснушчатый Писториус защищал решение Джонти Джека о том, что пещера — неподходящее место для захоронения останков его отца, хотя у всех членов совета на уме было одно золото. Генерал все больше терял терпение, за завтраком глядя на нее сузившимися глазами. Во всем доме пахло корицей, а однажды утром весь диван в гостиной оказался усеян перьями, словно на ночь там примостилась огромная птица, и обнаружились сероватые пятна за обеденным столом, между дедушкиными часами и буфетом, экскременты топорщились не переварившимися белыми косточками мелких животных: вытянутыми крысиными черепами, крылышками воробьев.

В пабе Смотри Глубже Питрелли пристально смотрел ей в глаза, на нее оборачивались посетители: именно ее появление сдвинуло все с мертвой точки. Так или иначе, эта маленькая мисс из Кейптауна заставила колесо вращаться, и теперь Йерсоненд был охвачен смятением и немного мрачными предчувствиями. Каждый вечер в пабе было не протолкнуться, люди толпились на веранде центрального магазина, а днем любознательный народ, который обычно ни за какие коврижки не полез бы в горы, устраивал походы на Гору Немыслимую, находил засыпанную пещеру и сидел в задумчивости на разбросанных вокруг огромных валунах, глядя сверху на маленький городок, который неожиданно становился совершенно незнакомым. Инджи чувствовала перемены, и они, казалось, вытесняли ее. Словно она не имела отношения ко всему, что сейчас происходило. Она задумалась над своим пивом: «Я уже скучаю — по возделанным полям ранним утром, по меланхоличным осликам, запряженным в катящие мимо повозки, по вечным сборищам покупателей на веранде центрального магазина. А гора с ее запахами и бризами, а разноцветные воздушные змеи Джонти, скользящие по ветру навстречу грозным утесам!»

— А что вы думаете, мисс? Что должно произойти дальше? — спросил Смотри Глубже, протирая белой тряпицей мокрые круги на кассе.

Инджи улыбнулась.

— Ну, Смотри Глубже, я слышала, что Веснушчатый Писториус неожиданно обнаружил карту у себя в сейфе, как оказалось, хранившуюся в маленькой деревянной шкатулке, от которой потерялся ключ, а Джонти, как ты, наверное, знаешь, отправился за второй картой, которую прятали в протезе Меерласта, во Дворец Пера. Так что теперь дело за третьей частью карты, карты сокровищ. — Она откинула волосы со лба и сделала глоток пива. — А потом, я думаю, золото. — Ее удивила легкая ирония в собственном голосе, даже горечь.