Реформация. Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе, XVI-XVII вв. - Оуэн Чедвик

В Германии сохранилось выражение «В своем герцогстве герцог Клеверский то же самое, что и папа». Самый крайний случай связан с тем, когда теория подгонялась под авторитет священства.

В 1588 году герцог Иоганн из Цвайбрюккена из строгого лютеранина стал филиппистом. Распорядившись, чтобы его подданные тоже приспособились, он, как утверждают, якобы заявил: «Правители обладали Духом Господа, чтобы Господь соответствующим образом мог время от времени просвещать правителя, его подданным следует быть готовыми к тому, чтобы последовать за Духом, который дует, куда тот хочет».

Отмечаю подобные крайние высказывания, чтобы показать их эксцентричность. Однако практические последствия могли оказаться более крайними, чем теория. Король Англии Карл I вызывал негодование даже у своих самых преданных сторонников среди духовенства, когда опубликовал не просто королевские директивы по поводу поведения на службе, но и каноны, именно так им называемые, для шотландской церкви.

Первый пункт статьи двадцатой в 39 тезисах англиканской церкви добавили, пользуясь королевским правом, сначала он был категорически отвергнут. Такой теоретик, как Гуго Гроций, не видел ничего неподобающего в подобных действиях только при том условии, что сюзерен не предписывает ничего, что противоречит Слову Господа.

Для некальвинистской теории церкви и государства супрематия сюзерена казалась необходимостью. Ей легче следовали, руководствуясь не только доводами рассудка, особенно если верили, что каждый сам себе господин. Такие особенно интеллигентные теоретики, как Гроций или Селден, осознавали, что не существует разницы между ответственностью короля и той, что свойственна олигарху или общественному собранию.

Если закон, связанный с религией, следовало усилить, общественное собрание не могло уклониться от задачи решить, является ли закон добродетельным, не могло переложить ответственность на группу духовенства или церковную ассамблею. Однако некоторые духовники испытывали беспокойство по поводу переложения и допущения первенства в вопросах религии на общественное собрание.

Когда английский парламент 1625 года собрался в Оксфорде, они встретились в богословской школе, а спикер сидел рядом с тем местом, откуда обычно произносил свои лекции профессор, кафедра которого была учреждена одним из английских королей. Среди духовенства времен Лауда сохранилась легенда, что именно он посоветовал парламенту сделать это в надежде укрепить религиозные доктрины. Сохранилось ощущение, что особое проявление суверенности менее подходило ассамблее избранных мирян, чем тому, кто был помазан Господом на царство.

Проблема суверенности добродетельного правителя затрагивала церковь только с одной стороны, что либеральным потомством сознается как абсолютная добродетель. Если правитель достигал достаточного согласия с церковью, чтобы избежать стычек, обычно он не всматривался в души людей.

Существовало правило, исключения незначительны, что некальвинисты и некатолические государства допускают большую свободу в учении, чем кальвинисты или католики. В качестве доказательства достаточно сравнить большинство английских 39 статей 1571 года с кальвинистской Вестминстерской исповедью.

Когда архиепископ Уитгифт Кентерберийский обнаружил, что 39 статей слишком пространны, чтобы предотвратить академический диспут, он попытался добавить новые статьи, и в Ламбетских статьях 1595 года точно определилась доктрина предопределения. Услышав о них, лорд Баргли заявил архиепископу, что предмет носит слишком мистический характер и он сам с трудом разбирается в нем. Тогда возмущенная королева потребовала, чтобы архиепископ снял их.

Гроций стоял за ограничения в религиозном определении, что является добродетелью для каждого сюзерена. Даже если правитель и его церковь верили, что доктрина верна, то вовсе не стоило настаивать на этом. «Опасно, — обычно Гроций использовал волнующе старый афоризм, — говорить правду о Господе». «Dogmata definienda sunt paucissima».

ТЕРПИМОСТЬ

Реформация сделала терпимость возможной. Правда, вначале она не преследовала такого намерения. Государства и церковь разделенной Европы, наконец, поняли, что или станут терпимыми, или погибнут.

С самого начала протестантская атмосфера оказалась менее недружелюбной к нонконформистам (не принадлежавшим к государственной церкви). Сами диссиденты, согласно установившейся традиции, несколько колебались в связи с подавлением несогласных.

Лютер начал с почти терпимого отношения и отошел от него, когда увидел анархию, сопровождавшую религиозную свободу, и тогда здравомыслящий Меланхтон решительно высказался за религиозное подавление.

В протестантских государствах даже не поднимался вопрос, должны ли проповедники неодобряемых учений проповедовать. В англиканской Англии и лютеровской Германии, реформированной Голландии или католической Испании горожане также с большой степенью вероятности могли подвергнуться наказаниям, если не оказывались добродетельными и не ходили на службу в свои приходские церкви.

Согласно основной христианской традиции люди продолжали верить, что добродетельным считается порицание проповедника, убедившего конгрегацию, что нарушение супружеской верности возможно. Добродетельным считалось и неодобрение священника, который убеждал их стать атеистами или полагал, что крещение детей является фарсом. Мораль и религиозное мнение людей оказались не единственными факторами.

Анахронизмом было бы предположение, что все здравомыслящие протестанты были убеждены в том, насколько неверным является преследование за религиозную точку зрения. Напротив, огромное большинство благоразумных христианских священнослужителей соглашались в том, что вполне естественно, если ошибки в вероучении повлекут за собой гражданское наказание.

Это большинство состояло не только из таких сторонников строгой дисциплины, как Кальвин и члены его консистории или папа Пий V и его инквизиторы, но и из гуманистических приверженцев пресвитерианства вроде Меланхтона или искренне верующих католиков типа святого Франциска де Сале.

В 1553 году женевские кальвинисты казнили (сожгли) за ересь Мигеля Сервета. И хотя ведущие протестантские священнослужители поддерживали точку зрения, что казнь всегда более чем оправданна, всегда оставалось достаточно оснований для шумного протеста, позволявшего развиться дальнейшей защите.

На следующий год Беза опубликовал свою книгу «Разве еретиков следует наказывать силами гражданского магистрата?». Она появилась в нездоровый период и не лишена болезненных отрывков, однако искусно отражает точку зрения того времени. Приведем ее основные доводы.

Магистрат озабочен морально-этическими нормами своих граждан — предположение, казавшееся в XVI веке банальностью, которую только сумасшедший мог захотеть оспаривать. И если это верно, как однажды предположил Беза, то только немногие люди ведут безнравственный образ жизни в семье и добродетельны при исполнении общественных обязанностей. Они настолько исключительны, что могут не подчиняться никаким правилам, которые обязан поддерживать магистрат.

Здесь также говорилось о том, что Христос был мягок и учил, что христианин, если его ударят по одной щеке, должен подставить другую, быть милосердным и щедрым. Тогда почему критиковавшие за наказания за ересь не должны согласиться с тем, что магистрат должен воздерживаться от того, чтобы наказывать убийц?

Точно так же говорится, что не должно принуждать людей верить, но только уговаривать. Да, конечно, наказания за ересь разработаны вовсе не для того, чтобы обратить еретиков в истинную веру. Они разработаны для того, чтобы помешать небольшим группам людей сбиться с пути, защитить овец от волков, сохранить общность и, следовательно, исключить возможность нанести вред признанию Господа.

Пусть клевещут, что мы хотим распространить