Лихое время - Олег Петров

По знаку Ленкова Алеха пустые стулья передвинул – усадил Ленкова и Цупко почти напротив Харбинца и Хряка. Привстав, Харбинец протянул Косте руку, тот ее молча пожал. На сидевшего рядом Северьяна они не смотрели оба – ни Ленков, ни Цупко. И Покидаев почувствовал неладное.

Всем разлили водки и разведенного спирту. Сарсатский поднес Косте и Филе по полному стакану – штраф за опоздание. Ленков встал, приготовясь держать слово. Тут же, как по команде, вскочили и остальные. Это ему понравилось. Нарочито выдержав паузу, Костя повернулся к застывшим Алехе и Нюрке.

– За здоровье зарученных!

Отодвинул левой рукой стул, подошел и чокнулся с улыбающейся парочкой.

4

Северьян вдруг поймал на себе тяжелый взгляд пришедшего с Ленковым бородатого увальня, правда, тут же отвернувшегося в сторону подходившего к своему месту Ленкова, поведение которого с самого начала насторожило Покидаева. Харбинец еще сегодня хвастался, что Ленков – лучший его кореш, встрече обрадуется. А встреча вышла у них совершенно равнодушная, никакого дружеского расположения, даже в ощутимой неприязни какой-то…

Обращал на себя внимание и некоторое время отсутствовавший за столом начальник Алехи – Лукьянов. По началу застолья был весел, то и дело поднимал рюмку, в закуску вгрызался – залюбуешься! И пел со всеми, шутил… Теперь хмурый сидит. Выпил залпом полстакана, не закусывая, и водит исподлобья глазами по пьяным лицам, озабоченный, задумчивый…

– Чо-та частушек новых не слыхать! – выкрикнул Ленков, прожевывая. – Эй, кудрявая, а ну-ка, заводи! Поголосистее! Миха, жарь!

С угла стола румяная пышнотелая девка откликнулась за переливистую гармошку:

– Аха-ха-ха! – грохнули за столом. Северьян поднялся, намереваясь выйти. Шепнул Харбинцу, что до ветру.

– Куда это ты, паря? – громко спросил Цупко, от чего смех за столом прервался.

– Да я на минутку, во двор, чего ты, дядя, расшумелся, – ответил Северьян.

– Погоди-ка, присядь, пора и познакомиться, – медленно сказал в тишине Ленков. И поглядел на Харбинца.

– Кого это ты с собой привел, а, Николаша?

– Так это… Я ж тебе говорил. Старый мой знакомец, Хряк, – недоумевающе проговорил Харбинец. – Проверенный человек, наш…

– Откуда этого молодца знашь, говори? – насупился Ленков.

– Эва, да мы с ем еще во Владивостоке в одной камере парились! – выкрикнул Харбинец. – Чо чудишь-то?

– А ты што скажешь, бравенький? – уставился на Северьяна Ленков.

– А то и скажу, что шары ты залил сверх меры! Куда веселье закручиваешь?! – со злостью выпалил Северьян. – Нечево тут застолье портить, отрезвись!

– Смел ты, паря! – Ленков, не сводя глаз с Покидаева, толкнул плечом Фильку-Кабана. – Давай-ка, Филя, поведай чесной компании свои наблюдения!

– Он с начальником угрозыска за ручку здоровался! Сам видел! С Фоменкой-аспидом! Оне у начальника тюрьмы совещались! Сыскарь энто засланный! – истерично заорал здоровенный Филипп, тыкая пальцем в Покидаева.

– Ты чо несешь, Филя?! – вытаращил глаза Харбинец. – Говорю жа, мы с ем в одной камере…

– Заткни хлебало! – отрезал Цупко. – Сам небось ссучился!

– С каким Фоменкой? Дурень ты старый! Спутал, падла, сослепу, а меня в сыскари пишешь! – вскочил Покидаев, прикидывая, как пробиться к двери.

– Зырьте! Деру дать нацеливается! – крикнул, бросаясь к Северьяну, Мишка Долгарев, но тут же отлетел в угол, нарвавшись на увесистый кулак.

– А-а! Сыскарь! Фараон! Бей! Бей! – заорали, выскакивая из-за стола и бросаясь на Покидаева, сразу трое или четверо, в грохоте отшвыриваемых табуреток и женском визге. – Бей суку!!!

Северьян прижался к стене, отбиваясь руками и ногами, брошенный в лицо стакан раскровянил щеку. Ошалевший Лукьянов боком протиснулся в девичью комнатку, за ним сразу же шагнул Ленков.

– Бежишь?

Лукьянов молчал.

– И его на твой счет запишем, если заупрямишься! – бросил отрывисто Костя, перекрикивая шум и крики в зале. – Чего деньги оставил? – кивнул он на этажерку. – Забирай, заработал! И уходи. Но завтра вечером будь у Нюрки, с Алехой и придете… Наган-самовзвод мне добудь и с собой захвати – куплю!

Ленков быстро вышел в залу. И тут же страшный крик оглушил Лукьянова. В наступившей тишине, нарушаемой только тяжелым дыханием мужиков, он услышал спокойный и размеренный приказ Ленкова:

– Бориска, забей этой сволочи кляп, свяжите его с Яшкой, пока не очухался. Ишь, стерва фараонская, какой разгром устроил… Чо, Нюра, испортил я тебе праздник? Не серчай, должок, стало быть, за мной, завтра верну, не обижу… Спеленали сыскаря? Тащите его в сарай! А лучше – сразу в прорубь! Не хер с ним церемоний разводить, другая у нас седня церемония… А с тебя, Харбинец, я отдельный спрос учиню, так што готовься…

– Костя! – раздался голос Харбинца. – Он жа меня первого вокруг пальца обвел, прохвост! Да я его сам изничтожу! Костя! Зуб даю! Эх-ма…

Лукьянов услышал, как поволокли тяжелое тело. Отодвинув занавесь, появился Сарсатский. Сплевывая на пол кровь, бухнулся на койку, с ненавистью поглядел на Лукьянова.

– Прячешься, мышь обоссанная! Понял, как у нас? Вот и не дергайся. Мы теперича, Тимоша, повязаны с тобой одной крепенькой пеньковой веревочкой, которую, сам знашь, где мылят…

– Кончай ты его пугать, – появился снова Ленков, теперь с Гавриловым. – Вот Яшка тебя, Тимофей, проводит до дому. И не дури. Теперь уж точно никакая партизанская слава тебе не зачтется… Да ты не бойся, гражданин-товарищ начальник! В налеты брать тебя не собираюсь. Разве что, – Костя криво усмехнулся, – подскажешь иной раз, где добрая пожива – так это прямой тебе интерес: долю иметь будешь. Ну и насчет револьверов. Куплю дорого, так што лови момент! Ну а самое главное, Тимофей, в милиции будь на виду, штоб тебя ценили. А сам ушки востри – ежели што, то Яшке или Алехе шепнешь. Особливо, ежели облава грядет или еще какой шухер. В таком разе достаток тебе обеспечен. Будешь и сыт, и пьян, и нос в табаке! Так? – Ленков засмеялся, но смех был натужный, неестественный, и он резко оборвал его, тяжело глянул на Гаврилова. – Яшка, ссыпь ему серебро в карманы! На подарки женке и девкам… И не забудь мою просьбу, Тимофей…

Лукьянов позволил ухмыляющемуся Яшке сгрузить ему в карманы галифе две пригоршни серебра, потом, втянув голову в плечи и отворачивая к стене лицо, проскочил вслед за Яшкой через залу, где бабы сгребали с разворошенных столов и с пола объедки, осколки, ложки и вилки, замывали от крови крашеные половицы. У порога накинул полушубок, нахлобучил черную овчинную папаху, ремни с кобурою наздевывал уже в темном дворе…

По дороге домой понуро молчал, с провожатым ни словом не перекинулся. Молча и разошлись в темном проулке, рядом с домишком, где обитались Лукьяновы.