Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Во время нарушенной передачи власти между династией Константина и династией Валентиниана время или возможность оставить более чем поверхностный след в анналах истории получили еще несколько императриц. Константина, жена Галла и одна из двух дочерей Константина и Фаусты, умерла в Вифинии, отправившись в путь, чтобы попытаться ходатайствовать о смягчении наказания для мужа перед своим братом Констанцием II. Достигший совершеннолетия Грациан выковал полезную фамильную связь, женившись на дочери Констанция I, Константине, но она умерла вскоре после того, как ей исполнился двадцать один год, оставив лишь мимолетный след в литературных и исторических источниках, хотя Валентиниан I не преминул использовать эту семейную связь для ссылки на происхождение от Константина и Елены.[887]

Евсевия, вторая жена Констанция II, заслуживает упоминания за ее роль, когда она выступила в качестве адвоката юного Юлиана в середине 350-х годов: она уговорила мужа пригласить подростка к имперскому двору в Милане и согласиться на посещение им университета в Афинах.

Говорят, она воспитывала интеллектуальные способности юноши, давая ему подборки книг и подбадривая его продвижение к титулу цезаря, полученному им 6 ноября 355 года. Признавая ее помощь, Юлиан посвятил ей «Речь благодарности», хваля ее добродетель и благородные дела, — это был замечательный документ, тем более что он стал самым ранним примером официальной хвалебной речи, посвященной исключительно женщине.[888]

По знакомому совпадению, Евсевия, которая рисуется из речи Юлиана и других источников как набожная и добрая благодетельница, в другом месте характеризовалась как интриганка, заботящаяся о собственных интересах, чье доброе отношение к Юлиану означало холодное намерение более эффективно уничтожать соперников мужа. Ее обвиняли в тайном подмешивании яда жене Юлиана Елене, дочери Константина и Фаусты, — якобы яд стимулировал у той повторяющиеся выкидыши, тем самым обеспечивая, чтобы собственная бездетность Евсевии не поставила ее в невыгодное положение.

Однако такая хитрость, напоминающая нам о репутации Ливии и Агриппины Младшей как отравительницах неудобных соперников, была ничем по сравнению с описанием второй жены Валентиниана — Юстины. Дочь провинциального губернатора с хорошими связями, Юстина была вдовой узурпатора Магна Магненция до того, как вышла замуж за Валентиниана. Один рассказ говорит, что его предыдущая, первая жена, Марина Севера, подружилась с Юстиной и часто принимала вместе с ней ванну, и что Валентиниан был так поражен описанием своей женой прелестей Юстины, что твердо решил жениться на ней и пожелал внести изменение в закон, чтобы ему позволили иметь двух жен. В древних юридических источниках такой закон не упоминается — явное подтверждение, что эта история имеет мало общего с реальностью.[889]

Марина Севера получила развод, а Юстина родила Валентиниану I четверых детей до смерти императора в 375 году: сына, юного императора Валентиниана II, и трех дочерей, одна из которых, Галла, выйдет замуж за императора Феодосия и родит Галлу Плацидию. Когда приемный сын Юстины, Грациан, стал императором, именно она была вызвана на Дунайскую границу амбициозными генералами, которые хотели посадить на трон четырехлетнего Валентиниана II. С этого момента она ни перед чем не останавливалась, чтобы защитить интересы собственного сына.

Юстина воплощала определенный, неизменный образ императрицы этого периода — амбициозной женщины, которая по факту действовала как регент при своих детях-императорах и наживала такое же количество врагов, как и союзников. Но в отличие от предыдущих царственных матерей, таких как Агриппина Младшая или даже императрицы Северов Юлия Меса и Юлия Мамея, которые контролировали правление своих крайне юных отпрысков, историческая репутация Юстины и ее окружения в основном вращалась вокруг их религиозного поведения. В конце IV и начале V века христианский аскетизм продолжал наращивать давление на традиционные римские социальные структуры, создавая альтернативный шаблон идеального женского поведения, который некоторые женщины имперского двора V века приняли близко к сердцу.[890] Позднее это заработало им рукоплескания христианских моралистов, но прочие хроникеры поздней Античности и раннего Средневековья, не особо сочувствовавшие этим новомодным доктринам, относились к их поведению критически и с подозрением.

Тем временем внутри христианской церкви бушевала полемика о доктрине, принципиально сводясь к давним дебатам об истинной природе Иисуса Христа. Ортодоксальный взгляд, рожденный на Никейском соборе Константина в 325 году и известный сегодня как Никейский символ веры, утвердил, что Сын был «из той же субстанции», что и Отец; верующие, которые следовали учению еретика Ария, настаивали, что Отец и Сын являлись подобными, но отдельными существами.

Обе — и Евсевия и Юстина — были последовательницами арианства, что разжигало подозрительность к ним в ортодоксальных церковных кругах. Многие считали Евсевию ответственной за сильную симпатию ее мужа к неортодоксальным верующим, а арианство Юстины привело ее к конфликту с церковными отцами — такими как Амвросий Миланский, биограф которого Павлин обвинил ее в том, что она однажды подослала убийцу, чтобы попытаться убить епископа прямо в постели.[891]

Тема столкновений между женщинами императорской семьи и могущественными мужами церкви постоянно возвращалась к наследницам Евсевии и Юстины, обеспечив некоторым из них жесткий приговор от христианских писателей как Евам и Иезавелям. Подобные конфликты создавали образ императриц этого поколения как могущественных регентш, подмявших своих слабых и изнеженных сыновей и братьев, руководящих собственными дворами и принимавших административные решения независимо от императора. Но эти легенды являются также отражением битвы за владение душой империи, которая происходила между римскими императорами и христианской церковью в этот период, — битвы, в которой женщины императорской семьи начали играть все более важную роль в качестве подчиненных уже не своих мужей и отцов, а Бога.[892]

Когда рожденный в Испании Феодосий подобрал бразды правления в восточной столице Константинополе в январе 379 года, его жена Элия Флацилла стала первой императрицей династии Феодосиев — последнего правящего дома до того, как правление римских императоров закончилось на Западе в 476 году.

Как женщины — основательницы рода предыдущих лет, Элия Флацилла создала поведенческий критерий для женщин своей династии. Она была испанского происхождения, и ее имя Элия с этого времени принимается за почетный титул на монетах императриц династии Феодосиев.[893] Она вышла замуж за Феодосия, сына однажды прославленного, но позднее опозоренного военного героя, около 376 года. По контрасту со своими западными двойниками, Евсевией и Юстиной, Элия Флацилла придерживалась той же самой ортодоксальной никейской веры, как и ее муж, и однажды даже смогла уговорить Феодосия не беседовать с радикальным арианским епископом Евномием из Кизика, боясь, как бы император не оказался восприимчивым к силе убеждения епископа.[894]