Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

Эмилия объясняет Йоханну:

— Маркус видит мир изнутри. Он может вообразить себя мухой, птицей, пером. Поэтому он и не способен надолго сосредоточиться на чем-то одном. Он всегда начинает сначала, с той вещи, которой он решил стать.

Подобное объяснение не успокаивает Йоханна, но он, тем не менее, решает последовать совету Эмилии и помочь Маркусу учиться не по написанным словам или математическим расчетам, а с помощью картинок.

В библиотеке Йоханна есть один большой том, составленный датским зоологом Якобом Фальстером, который много путешествовал по обеим Америкам и выполнил рисунки и гравюры, где изображал существ, которых он там нашел, и места их обитания. Книга называется «Картины нового мира». Йоханн кладет тяжелую книгу на колено, притягивает к себе Маркуса, и оба с незнакомым им ранее удовольствием переворачивают страницы и обсуждают то, что видят.

— Сумчатый волк. Видишь, Маркус, какие у него блестящие глаза?

Маркус кивает.

— Он живет в горах, которые называются Аппалачи.

— Что это такое?

— Горы? — Йоханн поднимает руки. — Земля. Скалистая земля, которая поднимается вверх, гораздо выше холмов, там ничего не растет и круглый год идет снег.

Маркус сворачивается калачиком под рукой отца и поглаживает пальцем картинку волка. Затем переворачивает страницу.

— Кузнечик, — говорит он.

— Нет, — говорит Йоханн. — Саранча. Она похожа на кузнечика, но гораздо более прожорлива. Американская саранча передвигается роями, сотнями и тысячами, образуя огромную зеленую тучу. Она может опуститься там, где крестьянин посеял зерно или бобы. Как ты думаешь, что тогда случится?

— Скок-скок по бобам…

— Да. А что еще?

— Шумно-шумно в бобах.

— Да, слишком шумно. И еще хуже. Помнишь, какая саранча прожорливая? Разве ты не думаешь, что она будет рада опуститься на бобовое поле?

— Съест бобы, все их съест один два три четыре пять шесть семь?

— Да. И бедный крестьянин…

— Ах, плачет.

— Да, плачет, но бобов уже нет.

Маркус закрывает лицо руками, и Йоханн спешит продолжить. На следующей странице картинка саламандры. Йоханн объясняет Маркусу, что саламандра — это ящерица, которая может жить в огне, мальчик затихает, и Йоханн, прижимая его к себе, чувствует, что он весь горит. Через несколько минут жар проходит.

Американская книга необычайно занимает Маркуса. Он хочет рассматривать ее каждый день. С Эмилией, как некогда в Комнате Насекомых в Боллере, он и сам начинает делать рисунки наиболее понравившихся ему существ — ворсистого червя, осы, стрекозы, скорпиона. Более всего остального завораживает его скорпионье жало. Иногда он рисует его в виде летящей по воздуху стрелы, иногда в виде звезды. Ему говорят, что в Дании скорпионов нет, но это не мешает ему повсюду искать их. Отправляясь с Эмилией гулять по лугам, встречать приход весны, он все время ищет камни, чтобы перевернуть их в твердой уверенности, что может обнаружить под ними скорпиона. Он зовет невидимых скорпионов:

— Идите ко мне сидите спокойно у меня на руке и я вас туда отнесу.

— Куда «туда»? — спрашивает Эмилия.

— Магдалене в глаз.

Хотя жизнь Эмилии и вернулась туда, где началась, приход весны напоминает ей, что время не стоит на месте.

Перед ее мысленным взором встает сад Росенборга, пробуждающийся от зимнего сна, и она знает, что весну скоро сменит лето, а значит, вновь настанут дни, похожие на те, какие она проводила с Кирстен, и другие влюбленные, стоя у вольера, будут любоваться птицами и обмениваться поцелуями, которые не так легко забываются.

Чтобы не терзаться так страшно, говорит она себе, надо вообразить, будто времени, проведенного в Росенборге, вовсе и не было. Надо сделать вид, будто оно ей приснилось. Ведь что в реальности настоящего отличает прошлое от мечты, от фантазии? Оно существовало, но теперь больше не существует и живо лишь в памяти. А если память изменяет, не равносильно ли это тому, что его и вовсе не было? К этому Эмилия теперь и стремится: чтобы воспоминания ее померкли, чтобы все, связанное с Питером Клэром, погрузилось во тьму.

Отец с ней любезен, порой даже ласков, каким был до смерти Карен. Выбрав день, когда Маркус катается на пони с Борисом и Матти и ни Магдалены, ни Вильхельма нет поблизости, Эмилия приносит Йоханну часы.

Они вычищены и натерты до блеска, и можно было бы подумать, что они на ходу, если бы не стрелки, остановившиеся на десяти минутах восьмого. Это время, которое они всегда будут показывать.

Йоханн смотрит на часы, улыбается и кивает. Эмилия ждет. Затем спрашивает неуверенным голосом:

— Что произошло в десять минут восьмого?

— Это время, — отвечает Йохан, — в которое ты родилась.

Значит, думает Эмилия, это меня похоронили в лесу. Но не из желания от меня избавиться, а скорее по воле матушки, чтобы я навсегда осталась здесь, с ней рядом. Она не хотела, чтобы время увело меня отсюда.

Итак, Эмилия начинает постепенно смиряться со своей участью. Ни Питер Клэр, ни ее будущее, в котором он играет главную роль, ей больше не снятся. Зато ей вновь снится Карен, и сны эти так реальны, что, просыпаясь, она едва ли не верит, что вновь стала маленькой девочкой, которая поет ею же придуманные песенки, а мать улыбается и ласково гладит ее по голове.

Я не знаю, из чего сделано небо.

Иногда оно сделано из танцующего снега.

Кирстен: из личных бумаг

Я одна.

На кухнях и в коридорах Боллера Слуги кое-как исполняют свои обязанности, но они похожи на Мышей — их самих глаз не видит, и я замечаю лишь то, что они сделали или испортили, отчего прихожу к выводу, что их веселая Труппа втайне поработала. Даже Люди, которые мне видимы, — те, кто прислуживает мне за столом или кому я даю разные мелкие Поручения, — и то ведут себя со мной как Привидения и бегут от меня со всех ног, словно у меня какая-то Болезнь, которая может перейти на них из-за простой близости ко мне.

Итак, я живу в Доме Теней, где поговорить можно только с мебелью, но даже она и весь Мир Неодушевленных предметов, кажется, ополчаются на меня с целью поиздеваться над моим положением и досадить мне. Полы сами по себе становятся скользкими, и я два раза упала вниз лицом при входе в Столовую; камины во всех комнатах начинают дымить, так что я задыхаюсь и ничего не вижу. Но Хуже всего и грубее всего Зеркала на стенах. Мимо какого бы из них я ни проходила, оно умудряется меня Исказить, и вместо того, чтобы отражать меня такой, какая я есть — Почти Королева и Любовница Графа Отто Людвига Сальмского, — мне показывают Хмурый, Пухлый Предмет, который я не узнаю. А день назад мое высокое Напольное зеркало замыслило такой мерзкий Заговор, что я была вынуждена вдребезги разбить его бронзовой Статуэткой Ахилла. Оно показало мне Волос, который рос из моего подбородка. Волос был черным. Заявляю, что если бы я увидела на себе Змею, то пришла бы в меньший Ужас, чем тот, в который меня привел мерзкий Волос, торчащий на моем Лице. Я позвала Горничную, и она за Корень вытащила его какими-то щипцами. А что, если эта Напасть начнет разрастаться, как иногда можно видеть на морщинистых Старухах, которым день до смерти? Заявляю, меня страшно мучит то, что теперь может случиться с моим телом. Если бы я никогда не была Красивой, то Утрата красоты была бы не такой уж Утратой, и я бы не стала ее оплакивать. Но моя Красота была Вещью, на которую никто не мог не обратить внимания. Благодаря ей я заполучила Короля. В саду Росенборга он часто показывал меня цветам.