Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Герои стояли, страшась поднять глаза. Когда «Юнкерсы», воя, стали рушиться на вторую линию, оба невольно присели. Впрочем, не только они. Я видел, как сжался Аверин, да и сам бы охотно забился в щель.

– Хоть оружия не бросили, – отыскал положительный факт Михаил. – Живо по местам!

По местам пришлось кинуться всем. Немцы полезли опять. Под плотнейшим огневым прикрытием, стремительными перебежками. Снова кто-то пронзительно вскрикнул. Я мельком успел заметить, как Пинский и Пимокаткин, сжавшись, сидели на дне. Великая сила страх. Я и сам уже почти не стрелял, то и дело пригибаясь и прячась от пуль. Лишь Шевченко бил короткими очередями, уже из «ДП» – в немецкой штуковине окончились патроны. Мишкино место оказалось вне зоны пулеметного обстрела, и он мог позволить себе не прятаться. Другим приходилось хуже, нужно было ждать, когда немцы приблизятся вплотную. Дело грозило дойти до рукопашной – и я испытал невероятное облегчение, когда среди наступающих вдруг взметнулись фонтаны земли вперемешку с огнем. Три, еще три, еще. Их оказалось достаточно. Бергман, перенеся огонь, поставил перед нами заграждение. Только почему три, не понял я. Но тут же вспомнил – разбито орудие у Априамашвили.

Выбравшийся из хода сообщения Сычев взглянул на меня с укором. Я согласно кивнул, потому что действительно засиделся во взводе, забыв о прочих своих обязанностях. По-скорому простившись со Старовольским и Зильбером, побежал на ротный КП. Немец утюжил вторую линию из тяжелых гаубиц и мортир.

* * *

День и в самом деле только начинался. И был он невыносимо длинным, быть может, самым длинным в моей жизни. Немцы упорно атаковали, и держать их на расстоянии становилось трудней и трудней. Связные от Лукьяненко спрашивали: как дела, не пора ли? Но первый и третий стояли.

На правом фланге, по удобному, сравнительно плоскому месту, пытались прорваться немецкие самоходки, отсечь нас от соседа справа, которому тоже приходилось несладко. Отделение ПТР сумело одну подбить, но две другие, отойдя на безопасное расстояние, принялись осыпать бронебойщиков снарядами. Еще одну прикончил взвод сорокапяток, но вторая самоходка, укрывшись за первой, продолжала стрелять, теперь уже во фланг Старовольскому. Третью атаку он еле отразил, фрицы падали прямо у бруствера, еще бы немного, и немцы ворвались в траншею (я вновь пожалел, что поставил вперед молодняк).

Старовольский доложил о потерях. Убито четверо, ранено семеро, трое из них тяжело. Еще хуже было у Некрасова. Прибывший от него Сычев доложил о пятерых убитых и десяти раненых.

Немцы снова пошли вперед. Перебегали по отделенно, в сопровождении пулеметов, часть которых наугад хлестала с невидимых за дымом транспортеров. Чем-то им нравился наш участок, лезли как мухи на мед. Старовольский отчаянно отстреливался. Хорошо, что у большинства бойцов имелись самозарядки, позволявшие вести непрерывный огонь. Я видел, как немцы валились на землю, скорее всего залегали, но главное – не продвигались.

* * *

Сколько же это продлится? Мы пережили новый артобстрел и новую свирепую бомбежку. После нее я на время оглох. Снова были потери, особенно у противотанкистов. Потом, под прикрытием самоходок, немцы полезли опять. Старовольский и Некрасов держались из последних сил. Я видел с КП, как в небо взлетала земля. Иногда, когда рассеивался дым, мог даже разглядеть серую массу приземистой самоходки, нахально подъехавшей чуть ли не к самым окопам. За нею перемещалась пехота. Методично, неторопливо, без утреннего задора. «Что творят, что творят», – вертел головой Сычев, следя за взлетавшими над окопами фонтанами земли. Я подсчитывал в уме, сколько, кого и чего у меня оставалось.

«Что там бронебойщики? Почему молчат?» – заорал по телефону Бергман, когда удалось восстановить перебитую в очередной раз связь. Орал, потому что боялся – подавлены. А они и были подавлены. Честно исполнив свой долг – две самоходки, я знал, дымились на правом фланге. Рядом полыхал бензиновым факелом танк, новый советский «Т-70», с намалеванными на бортах крестами, вероятно керченский трофей. Отсвет пламени пробивался даже сквозь плотный дым. Однако еще оставались сорокапятки, неужели их и подавили? Недолго же мы продержались, недолго.

Но противотанковые пушки заговорили снова. Артиллеристы доложили: еще одна самоходка подбита, другая, получив повреждение, спешно отходит – и пехота уходит следом. И сразу же над нашими огневыми позициями взметнулся огненный вихрь – немцы ударили по ним сразу из нескольких пушек.

Спустя полчаса, в который раз за день, нагрянули «Юнкерсы». В дыму их не было видно, лишь слышно протяжный вой, плющивший всё вокруг, когда они срывались в пике и бешено валились нам на головы. Рев двигателей и сирен с тупой предсказуемостью сменялся свистом бомб. Земляной пол КП ходуном ходил под нашими распластанными по нему телами, и в тот момент не думалось ни о чем. Ни о жизни, ни о смерти, ни о живых, ни о мертвых. Но думать было надо. И только «Юнкерсы» улетели, сознание возвратилось.

– Прогуляться до ребят? – тяжко дыша, предложил Сычев, когда мы снова обнаружили, что отсутствует связь с первым и третьим взводами.

– Валяй. Осторожнее только, – как добрая мама напутствовал я его. И потом с полминуты следил, как маленькая фигурка, где пригибаясь, где ползком по-шустрому пробирается в сторону боя. Но связь перебило не только с пехотой, перебило ее и с Бергманом. Корректировщик, молодой сержантик с торчавшим из-под пилотки вихром, в ярости стискивал кулаки и грубо высказывался о противниках радиосвязи. Я его не одергивал – их бы на место этого парня. Бергман опять ослеп. Стукнув себя по колену, корректировщик побежал под осколки искать повреждение. Я послал с ним еще одного человека. Для верности, мало ли что.

– На первый опять самоходки пошли, – выкрикнул вернувшийся Сычев.

Я притиснул бинокль к глазам. Точно. Самих не видать, но вспышки орудий прослеживаются отчетливо и совсем близко к нам. Стоят и стреляют, вконец обнаглев. Еще немного, и у меня там всех поубивают. «Четырнадцать человек осталось, – сообщил Сычев, – восемь убитых, остальные поранены, много тяжелых, вынесли только двух». Я не стал спрашивать, как там Шевченко, Зильбер или Ковзун. Узнать хотелось, но проявлять особое внимание к «своим» было бы с моей стороны нечестно.

– Что Старовольский?

– Целый. Держится. Огня только просит, огня.

– Будет ему огонь, – сказал я, надеясь на корректировщика. А чтобы наверняка, добавил: – Дуй к Бергману, пусть лупит по старым координатам.

– Есть.

Самоходки продолжали свое поганое дело. Над стрелковым окопом, не оседая, клубилась пыль, в мою сторону тянулся черный дым, и я буквально шкурой ощущал, каково там приходится ребятам. Несколько снарядов было пущено в мою сторону, легли дугою вокруг КП. Почуяли – или шарахнули наобум? Далась же им наша рота – самоходки, танк, транспортеры, авиация. И у соседей не приведи господь что происходит. Главный удар в полосе нашей дивизии? Лестно, конечно, но я не настолько тщеславен.

– Лактионов!

– Я!