Подвиг Севастополя 1942. Готенланд - Виктор Костевич

Во-первых, ни в коем случае не следовало повышать голос на старшего по званию, тем более политического работника, обращаться к нему на «ты» и проявлять великодержавный шовинизм. А Старовольский кричал отступавшему перед ним комиссару: «Вали куда хочешь, и чтоб я тебя, недоноска, тут больше не видел! Понял, сука нерусская?» Нецензурных выражений я и вовсе от него не ожидал.

Во-вторых, не нужно было выражать негативного отношения к органам защиты рабоче-крестьянского государства, а Старовольский буквально прорычал в лицо озадаченному балтийцу: «И запомни, гнида, тут тебе отечественная война, а не киевская ЧК». Довольно странное противопоставление, должен заметить.

В-третьих, совершенно недопустимым было рукоприкладство. Одно дело – бывший уголовник Мухин, иного языка не понимавший, и совсем другое – старший политрук Мартин Оттович Земскис, бывший батальонный комиссар, бывший работник обкома и ветеран гражданской войны. А Старовольский, завершив высказывание о ЧК (оно оказалось довольно длинным и лучше мне было его не слышать), развернул военкома к стене блиндажа и… О таком даже думать не хочется. Кровь… Из носа… Крик… Мне сделалось жутко. Но вместе с тем любопытно – как далеко он зайдет?

И наконец, в-четвертых. Подобные фортели никогда не следует выкидывать при посторонних. А тут появился с докладом Лукьяненко, глаза которого распахнулись от изумления и малопонятного восторга.

В целом Земскису повезло. Будь на месте Старовольского кто-нибудь посильнее, я, например, или Шевченко, который, несмотря на интеллигентную наружность, без малого год разгружал пароходы в порту, Земскис не смог бы прорваться из блиндажа и резво рвануть по траншее, протискиваясь между бойцами и что-то бессвязно крича.

В течение одной всего минуты Старовольский умудрился совершить три поступка, каждый из которых вполне мог послужить поводом для трибунала с последующим показательным расстрелом. Но этого младшему лейтенанту показалось мало. Он метнулся за комиссаром, догнал его на повороте и с разбегу нанес жестокий удар ботинком. Тот упал, однако вскочил и, не оборачиваясь, кинулся дальше – на этот раз уже не вдоль, а в глубь позиций батареи.

Старовольский выкрикнул что-то вслед и медленно возвратился в блиндаж. Присев у стола, сосредоточенно стал приводить в порядок размотавшуюся обмотку. Ввиду создавшейся обстановки я ничего не сказал.

* * *

При отражении последней немецкой атаки оказался ранен Некрасов. Пулеметная пуля прошила бедро – почти в том же месте, где месяцем раньше. «Сговорились они там, что ли?» – раздраженно кричал политрук бинтовавшей его Волошиной – пока не потерял от боли сознание. «Опасно, – шепнула она. – Кость».

Что еще? Взвод Лукьяненко по потерям сравнялся с первым и третьим. Было разбито предпоследнее орудие. Из беспушечных артиллеристов получился неполный стрелковый взвод. Второе отделение бронебойщиков сохранило противотанковые ружья. Данилко командовал последней оставшейся пушкой. Дивизия благодарила, обещала подкрепление и приказывала держаться. Над правым крылом нависли потеснившие соседей фашисты.

Что касается инцидента, ситуация была патовой. Мы не могли пожаловаться на Земскиса, чтобы не подвести Старовольского, а Земскис не мог пожаловаться на нас, чтобы не оказаться под трибуналом. И вообще нам было не до жалоб. Мы углубляли разрушенные окопы и готовились к новому дню.

8 июня 1942 года, понедельник, второй день второго штурма крепости Севастополь

Мы валялись в этой воронке с вечера. Я, Главачек, Дидье, Браун и один незнакомый мне парень из третьего взвода. Он никак не мог умереть, а мы ничем не могли помочь. Остались без перевязочных средств, вымазались в крови – и теперь дожидались, когда он скончается. К счастью, он быстро потерял сознание и перестал изводить нас стонами.

Попытки выбраться, предпринятые после того, как мы оказались в этой просторной яме (что утешало, сухой), были решительно пресечены огнем станкового пулемета. Когда стемнело, русские стали пускать ракеты, отправляя очереди трассеров туда, где засекали малейшее передвижение. Похоже, они догадывались, что мы где-то тут, и только ждали случая, чтобы нас пристрелить. Хуже всего было то, что мы утратили ориентиры и не понимали толком, где находимся. «Надо ждать», – заявил решительно Главачек. Больше сказать ему было нечего.

Во время второй контратаки русские рассекли нашу роту. Отстреливаясь, мы залегли в воронке и сначала находили свое положение совсем недурным – до нашей третьей, уже ночной попытки оттуда выбраться. Именно тогда парень из третьего взвода и схлопотал две пулеметные пули в грудь. Если бы не он, их получил бы я. Однако он вылез чуть раньше.

В ночные часы пыль немного осела, равнину осветила луна. Она была на ущербе, казалась слегка красноватой, терялась в ослепительном свете ракет и оптимизма не прибавляла.

До наступления ночи мы успели переговорить об всем, что могло прийти в голову в подобных незавидных обстоятельствах. Действительно ли снаряд дважды не падает в одну воронку, осталось ли что от роты – а если осталось, то отведены ли они назад или, как мы, прячутся в ямах и складках местности а если отведены, то что получили на ужин. Ракеты и луна поочередно вырывали из мрака стенки нашего убежища, по частицам каменистой породы и пятнам окалины пробегали нитевидные искры.

Когда мы перекусили сухарями, колбасой и шоко-колой, Главачек с таинственным видом заявил (тот парень еще не был ранен, и мы были полны надежд на перемену в своем положении):

– Угадайте, чего мне хочется.

– Вероятно, фужерчик игристого «Князь Меттерних»? – предположил Дидье.

– Нет, – ответил Главачек, – мне всего лишь хочется срать.

Еще нераненый парень из третьего взвода пожал плечами.

– Так сядь и посри, русские не увидят, а мы, так и быть, отвернемся.

– Так ведь не срется, – посетовал старший ефрейтор с простодушной гордостью жителя отдаленной приграничной местности. Недавно покинувший протекторат, он, похоже, впервые столкнулся с феноменом запора и находил свое нынешнее состояние уникальным – между тем как не менее четверти фронтовиков страдали дисфункцией моторики прямой кишки. Ходить весь день полуголодным и наедаться под вечер – такое мало кому пойдет на пользу, не говоря о вечной сухомятке. Браун хмыкнул и ничего не сказал.

– Значит, не хочется, – резюмировал наивный парень. Его лицо в этот момент мне показалось знакомым – не из тех ли он новобранцев, что прибыли вместе с нами из лагеря?

– В том-то и дело, что хочется, – объявил торжествующе старший ефрейтор. – Но не можется. Вот в чем проблема.

Заскучавший было Дидье встрепенулся на слове «проблема» и с удовольствием перевел беседу в научную плоскость.

– Твоя проблема, друг Главачек, заключается в ином. А именно в том, что актуальная ситуация не располагает к совершению акта дефекации. Полагаю, что описанное тобой явление носит психосоматический характер.