Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

Он отклонил два приглашения на субботний ужин: одно от Люси, второе от Ника с Илсой, предпочтя заняться бухгалтерией агентства и проверить отчеты Барклая, Хатчинса и Морриса по текущим делам. В порядке подготовки к завтрашней встрече с Робин для обмена последней информацией он в воскресенье повторно переговорил с доктором Гуптой и с парой родственников ныне покойных свидетелей по делу Бамборо.

Но в воскресенье вечером, стоя над кипящими на единственной конфорке спагетти, он получил вторую эсэмэску от своей незнакомой единокровной сестры Пруденс.

Под рокот бурлящих спагетти Страйк прикурил сигарету. У него в голове, позади глазных яблок, нарастало какое-то давление. Он знал, что слишком много курит: у него саднило язык и после рождественского гриппа усиливался кашель. Во время их последней встречи с Барклаем тот превозносил достоинства вейпов. Очевидно, пришло время попробовать эту отраву или по крайней мере уменьшить количество сигарет.

Он перечитал SMS от Пруденс. Что за тайные причины могли быть для торжества, кроме нового отцовского альбома? Неужели Рокби в конце концов получил рыцарское звание или же нагнетает шумиху по поводу пятидесятилетия Deadbeats с целью напомнить тем, кто раздает знаки отличия, что такового до сих пор не получил? Страйк попытался вообразить, как отреагирует Люси, услышав, что он собирается на встречу с целым сонмом новообретенных единокровных братьев и сестер как раз в то время, когда ее собственная немногочисленная родня вот-вот уменьшится на одного. Он силился представить себе Пруденс, о которой совсем ничего не знал, за исключением того, что ее мать была известной актрисой.

Выключив конфорку, он оставил спагетти плавать в воде и с сигаретой в зубах стал набирать ответ.

Страйк остановился на целую минуту. Он никогда не называл Джонни Рокби «папой» и не хотел именовать его «нашим отцом» – это вроде как установило бы их с Пруденс единение, чреватое для него только неловкостью, поскольку она была совершенно посторонним человеком.

И тем не менее каким-то уголком сознания он ощущал, что она – своя. Нечто притягивало его к ней. Что это было? Простое любопытство? Отзвук мучившей его в детстве тоски по неведомому отцу? Или что-то более примитивное: зов крови, животное чувство родства, от которого невозможно полностью отрешиться, как ни старайся разорвать эти узы?

Страйк опять прервался. Пока он стоял над кастрюлей в клубах пара, мысли его блуждали вокруг умирающей Джоан, вокруг незакрытых дел в работе агентства и почему-то вокруг Робин.

В тот вечер, умяв спагетти с банкой покупного соуса, Страйк заснул под перестук дождевых струй по шиферной крыше и увидел сон: как будто у них с Рокби разгорелся кулачный бой на палубе какой-то шхуны, но бортовая и килевая качка сбросила обоих в море.

Дождь не прекратился даже наутро, когда Страйк без десяти одиннадцать вышел из станции метро «Эрлз-Корт», где его должна была подхватить Робин, чтобы вместе ехать во дворец Хэмптон-Корт на встречу с Синтией Фиппс. Стоя под кирпичным козырьком у выхода со станции, Страйк с очередной сигаретой в зубах принялся читать с телефона новые мейлы: последние данные по мистеру Повторному от Барклая и по Жуку – от Морриса. Он почти закончил, когда раздался телефонный звонок. Это был Ал, и вместо того, чтобы направить звонок в голосовую почту, Страйк решил прекратить эту канитель раз и навсегда.

– Привет, брат, – сказал Ал. – Как дела?

– Бывало лучше, – ответил Страйк.

Он намеренно не ответил таким же вежливым вопросом.

– Послушай, – продолжил Ал, – мм… Мне только что позвонила Прю. Рассказала про твое сообщение. Дело в том, что у нас на эту субботу заказан фотограф, но если на фото не окажется тебя… вся соль-то в том, чтобы сделать наш общий групповой портрет. Первый раз в жизни.

– Ал, мне это неинтересно. – Страйку надоело изображать вежливость.

Последовало короткое молчание. Затем Ал сказал:

– Видишь ли, папа все время пытается достучаться…

– Так уж? – У Страйка злость вдруг прорвалась сквозь туман усталости, тревоги о Джоан и массы незначащих, по всей видимости, сведений, которые он нарыл по делу Бамборо и пытался удержать в голове, чтобы поделиться с Робин. – Когда же такое было? Когда он натравил на меня своих адвокатов, требуя денег, которые, на минуточку, по закону принадлежали мне?…

– Если ты говоришь о Питере Гиллеспи, папа не знал, как жестко тот тебя прессует, клянусь, не знал. Пит сейчас отошел от дел…

– Мне западло славить этот вшивый альбом, – отрезал Страйк. – Полный вперед, веселитесь без меня.

– Послушай, – не отступался Ал, – я не могу прямо сейчас объяснить… но если мы с тобой сможем пойти куда-нибудь выпить, я расскажу… есть причина, по которой мы хотим сделать это для него именно сейчас – организовать фотосессию и прием…

– Говорю же: нет, Ал.

– Ты до конца жизни собираешься посылать его на фиг, так, что ли?

– Кто посылает его на фиг? Я о нем прилюдно ни одного слова не сказал, в отличие от него самого, – он, йопта, в каждом интервью обо мне трендит…

– Он пытается исправить положение, а ты не можешь уступить ни на дюйм!

– На самом деле он пытается себя обелить, – резко заявил Страйк. – А если хочет заполучить рыцарское звание – пусть налоги заплатит, так и передай. Я ему не козел отпущения.

Он повесил трубку, разозлившись больше, чем ожидал, и сердце его заколотилось под пальто с такой силой, что ему стало не по себе. После того как он щелчком выбросил сигаретный окурок на дорогу, его мысли неотвратимо потянулись к Джоан, которая прячет под косынкой безволосую голову, и к Теду, чьи слезы капают в чашку чая. Почему, думал он в сердцах, не может так быть, чтобы при смерти лежал Рокби, а тетушка, здоровая и счастливая, в полной уверенности, что доживет до следующего дня рождения, гуляла бы по Сент-Мозу, болтала с друзьями, с которыми не расставалась всю жизнь, планировала ужины для Теда, по телефону доставала Страйка, чтобы поскорее приехал?