Фомка-разбойник - Виталий Бианки

Разом вспомнились свистки паровозов, грохот пролеток, какие-то бородачи с мешками, какие-то экспедиции с рюкзаками за спиной. Что твой Свердловск! Это – вокзал Тюмени.

И пристань: весь в электричестве, белый, как салфетка, пароход. На том берегу Туры – огни, гремит железо, мелькают тени – даром что ночь. Там – судостроительные верфи, механические, машиностроительные заводы, железная жизнь. Свердловск!

А посередке, в центре города – тихий дом с мезонином, болотные кулички.

На пароход забрались с вечера.

Машина-то, она прытко идет, а сидеть неудобно.

– Обожди, ветер будет, как начнет пароход швыркать, как начнет! Будет тебе удобство.

Сквозь сон слышу разговор за окном. Мерно хлопают колеса.

Поднимаю жалюзи, – солнце бьет в глаза, блеск воды.

Весь день торчим на палубе. Валентин забросил карандаши, пишет акварель за акварелью. Часы текут плавно, неспешно: речное, пароходное время.

Отрадна, тиха гладь неширокой Туры. Отлогие берега – песок да глина, тальник, частый осинник, толстоголовые ветлы.

Долго идет – и ни одной деревни, ни одного человека. Стайки уток взлетают с заводинок, кулички семенят по грязи. Белые крачки – маленькие, востренькие чайки – трепыхаются в воздухе и вдруг стремглав вонзаются в воду.

Их не пугает неповоротливый наш пароход.

Вот наконец первые лодки. Необычайной формы лодки: с очень высоким носом, с высокой кормой, узкие. Напоминают пироги индейцев.

В них люди с раскосыми глазами, без усов и бороды.

Лодки легко скользят по глади и скоро исчезают в зелени берегов.

Видны только головы да плечи людей. Они медленно летят, летят над травой, скрываются за кустами: лодки ушли протоками.

Берег поднимается и опускается, и вдали на нем видны крыши, над ними минарет, легкий полумесяц блестит на солнце.

И кажется: мы – в древнем Сибирском царстве.

«Жорес» – пароход наш – дает гудок. Колеса хлопают реже. Мы медленно подходим к берегу.

Никакого признака пристани: на сибирских реках пароход обходится и так. Мы даже не заворачиваем, как полагается, носом к течению: «Жорес» останавливается, как шел, и отдает якорь с кормы.

Над невысоким обрывом возникают лошадиные морды. Над ними – головы в бараньих шапках, лица с азиатскими глазами.

С парохода в синих, красных, коричневых, дикого цвета рубахах неторопливо сходят на берег широкоплечие парни. У каждого на плече – ходуля.

Скрываются за обрывом.

Через десять минут они показываются снова. Идут гуськом, попарно. Из двух ходуль у каждой пары носилки. На них – дрова.

Грузчики сбрасывают дрова в машинное и лениво шагают опять на обрыв.

Здесь пароходы не перешли еще на уголь.

В сутки «Жорес» пожирает девяносто кубометров дров. А сколько за лето?

Широкую просеку в тайге прокладывает за лето каждый сибирский пароход.

Проходит час. Всадники легли грудью на шею лошадям, калякают с пароходскими.

На обрыве пестрой гирляндой висят ребятишки.

Татарки устроили на берегу настоящий базар. Продают петухов, масло, яйца, ягоды. Берут нарасхват: на пароходе нет буфета.

«Жорес» дает долгий гудок и один короткий.

Никто не торопится.

Молодежь в трусиках лихо скачет с обрыва в воду, ныряет, плавает.

Пароход стоит еще час. Второй гудок.

Пассажиры с берега подтягиваются на борт. Веселей пошли грузчики:

– Бойся!

Шарахает от них народ, дает дорогу.

Молодайке в овчинном тулупе понадобилось вот: проскочила вперед по сходням.

Высокий грузчик в рубахе дикого цвета двинул, будто невзначай, плечом.

– Бойся!

Куда там – бойся! Молодайка давно уж брык с мостков и плавает по грудь в воде. Тулуп раздулся пузырем, не дает потонуть. Хохот.

Достали баграми.

Третий гудок. Пошли.

* * *

Через полчаса молодайка – во всем сухом на баке у развешанного полушубка.

Высокий в дикой рубахе тут же вьется.

– Гражданочка, смени гнев на милость, выстирай рубашечку. Самим недосуг.

– В воду пхать досуг был?

– По случайности…

Не отстает парень. Молодайка ему:

– Да поди привяжи к колесу, к плице-то. До другой остановки так выполощет – и стирать не надо.

– Вот спасибочко, надоумила! На первой же привяжу к плице. Скоро «Жорес» опять подходит к берегу. Стоит недолго.

Вечереет. Речная мягкая тишина, простор, праздность располагают к мечтам.

– Уток тут, видать, будет здорово, – говорит Валентин. – Высадимся – пощелкаем. Нашим Ленинградским за всю жизнь столько не набить.

– Еще бы, – соглашаюсь я. – И потом что-нибудь мне непременно попадется очень интересное. Может быть, какой-нибудь совсем новый вид птиц.

– Для пользы науки, – бормочет Валентин.

* * *

Речная мягкая тишина, простор располагают к музыке.

На юте бренчат гусли. Седые бородачи уставились тяжелыми глазами в воду, глядят, как убегает из-под кормы пена – назад, в прошлое. Тянут вполголоса:

Горносталь к сосне подбегает,

Под корень сосну подъедает…

Запевают в салоне первого класса.

Запевают на баке.

– «О баядера, я пленен красотой!» – поют в салоне. На юте тянет бородатый хор:

Ты-ы скажи-ка мне, това-арищ,

Бес-сшабашна голо-голова…

– «Эх, эх, да герой!» – кроют с бака молодые голоса. На юте дотягивают:

И-и пошел, пошел бродя-а-га,

У Бе-еспашпортный чело-человек…

А уж на баке новую грянули под гармошку:

Уральская стрелковая

Дивизия, вперед!

И только в салоне под аккомпанемент вконец раздрызганного пианино все тот же сладенький стон о красоте танцовщицы-баядерки.

Громкий рев «Жореса» прерывает музыкальные упражнения пассажиров.

* * *

После остановки у высокого грузчика с молодайкой происходит короткий разговор:

– Ладно выстирало?

– Тьфу! На вот, получай в подарок.

И он швыряет на палубу два жалких лоскутка дикого цвета.

– Говорила тебе: стирать не придется.

* * *

Проснулись на следующее утро, – «Жорес» топает по Тоболу. Те же берега, но река пошире. На остановках пароход заворачивает уже носом к течению.