Фомка-разбойник - Виталий Бианки

Луга по берегам. На высоких куполах стогов сидят орлы. Надменно поглядывают по сторонам.

У нашего окна – кучка оживленных парней в пиджаках. Быстрый, непонятный мне татарский разговор. Но выхлестывают из него знакомые слова:

– …развитие политическое йок…

– …заем индустриализации бар…

– …партейная ячейка бар…

В половине второго вдали показался высокий берег, белый кремль на нем, белая высокая колокольня.

В два подошли к Тобольску.

* * *

В «Настольной и дорожной книге» сказано:

«Тобольск расположен на двух террасах правого, нагорного берега р. Иртыша, близ впадения в него р. Тобола.

…Вблизи город не представляет ничего привлекательного, особенно в своей подгорной части: здесь сосредоточивается беднейшая часть населения… Все губернские учреждения находятся на горе, куда ведут два подъема: один – для экипажей, другой – для пешеходов, с лестницей до 906 ступеней.

…В 1708 году Тобольск назначен был губернским городом Сибирской губернии, в которую входила вся Сибирь… С перенесением управления Западной Сибири в Омск было изменено направление главного почтового Сибирского тракта, от которого Тобольск остался в стороне. Это весьма чувствительно отразилось на экономическом состоянии города».

Но давно заглохший было захолустный город встретил нас необычайным оживлением.

Толпа на пристани – ошеломляющая смесь всех времен, племен и профессий. В костюме с иголочки джентльменистые моряки Карской экспедиции и рядом – в долгополом кафтане – татарский мулла. Густобородый казак, потомок Ермака, и москвич в черепаховых очках. Самоед в малице и кооператор-еврей в пиджаке. Горячеглазый монгол и чудь белоглазая.

Тобольск – центр округа Уральской области. Центр округа, богатого лесом, пушниной, дичью, рыбой. Центр края, в глухих углах которого туземцы еще только начинают просыпаться от тысячелетнего сна, еще приносят жертвы деревянным идолам, мажут им губы кровью растерзанных в их честь животных. Центр заново после революции открытой страны.

И летом по рекам, снизу и сверху, на великолепных американских пароходах, зимой на санях по терпкому снегу, из глубины дикой земли Югорской и из Свердловска, из Москвы и с полуночного Конца Земли съезжаются сюда люди всевозможных племен, обычаев и специальностей – исследовать, докладывать, налаживать, просить помощи.

Движение, шум, разговор на всех языках.

По вечерам в городском саду верещит кинематограф, и шумно радуются жизни бритые парни в кепках. А под горой сидят на лавочках у ворот седенькие потомки Ермака и потомки Кучума. И тихо тут, как в музее.

Впрочем, в музее здешнем бывает тихо только по ночам. Богатейший краевой музей без отдыха принимает посетителей.

Я увлекся разглядыванием интереснейших коллекций птичьих шкурок, доступных обозрению и понятных только специалистам.

От выставочной части, которую осмотрел я наспех, у меня осталось странное впечатление, наверно, перевитое прежними впечатлениями от ленинградских и свердловского музеев.

За стеклами витрин в шалаше, вокруг красной грудки из материи сделанных углей, сидят неподвижные, неживые люди в шкурах.

Они точно выхвачены из тьмы времен, из времен человеческой предыстории, и застыли, как мумии. Нелепая мысль приходит в голову: если убрать, потушить эти матерчатые уголья, невсамделишный этот огонь, – исчезнут и люди, вызванные из небытия. И конечно, сейчас же спохватываешься: группа-то ведь эта не археологическая, а краеведческая, здесь куклами представлены одновременно с нами живущие люди. Надпись на витрине подтверждает: «Самоедский чум».

Групп в Тобольском музее немного, но всюду развешаны прекрасные фотографии из быта остяков, вогулов, самоедов, стоят плоские витрины-столы, висят картонные щиты с луками, стрелами, ножами и всевозможными предметами обихода туземцев.

Музей помещается на горе. Из его окон как на ладони Иртыш и мыс Подчувашный, где бился когда-то Ермак с Кучумом.

– А там вон, где деревня, – объясняет музейный работник школьникам, – прежде впадал в Иртыш Тобол. В тысяча семьсот шестнадцатом году русло Тобола было искусственно отведено на три версты выше города, чтобы река не подмывала городской берег. Работали пленные шведы.

В счастливом этом музее есть что показать не только за стеклом шкафов, но и за стеклами окон.

* * *

Первые два дня мы с Валентином чувствовали себя в Тобольске прекрасно. В городе говорили, что вот-вот снизу должны прийти два больших парохода – «Москва» и «Гусихин». Здесь они разгрузятся и сейчас же опять пойдут на низ.

На третий день дорожный зуд охватил нас, мы побежали на пристань за справками.

На пристани было безлюдно. На дверях с надписью «Справочное» висел замок.

После долгих поисков мы нашли дяденьку типа «человек произошел от обезьяны», как мы потом узнали – сторож. Он сидел на борту пристани и торжественно плевал в воду.

– Скажите, – обратились мы к нему, – не знаете, есть тут кто-нибудь из служащих госпароходства?

Он медленно поднял на нас свои пещерные глаза и заявил хладнокровно:

– Я и есть Госпар.

Потом вытащил из кармана большие, прежде называвшиеся «кондукторскими» часы и приложил их к уху. Часы не тикали. «Госпар» равнодушно отправил их обратно в карман.

Дальше между нами произошел такой разговор:

– Скоро придет «Москва» снизу?

– А кто ее знат.

– А «Гусихин»?

– А кто его знат.

– Нет еще сведений с ближайшей пристани о их прибытии?

– Не знам.

– Скажите, а пока не пришел пароход, нельзя на него билеты забронировать?

– Бронь? Не знам.

– Черт побери! Правила-то у вас есть или нет?

– Правила? Не знам.

– Гм… Ну, так скажите хоть, сколько суток отсюда идет пароход до Обдорска?

– А кто его знат? Какой пароход.

– «Москва», скажем?

– Не знам.

– А «Гусихин»?

– А кто его знат? Какой груз.

– С полным грузом?

– А кто его знат? Кака погода.

– Тысяча чертей и одна гидра! К кому же нам обратиться?

– Кто его знат?

– Дяденька, миленький, и кто тебя выдумал?

– А не знам.

– Ух, да!.. Это самое… Ну, спасибо за разъяснение. Пойдем. Не зимовать же тут с вами.

– А кто его знат? Очень просто, и зазимуете. Случатся.

После этого разговора город показался нам совсем не таким привлекательным, как раньше.

Удивительное дело: теперь только мы обнаружили, что улицы его с совершенно непонятной целью сплошь вымощены плахами. В этом может убедиться всякий, кому не лень выкопать в уличной грязи яму около метра глубины. Там, где случайно грязи нет, в этом еще проще убедиться: споткнешься и тут же сложишь свою голову на плаху.