Наследница журавля - Джоан Хэлифакс

С тех пор он никогда уже не видел в короле отца. Но в то же время он не мог его ненавидеть, даже несмотря на поступки, которые тот совершил, чтобы разрушить опоры старой эпохи. Было ли это предательством по отношению к таким, как он? Цайянь не знал наверняка. Он всегда отличался рациональным складом ума, поэтому считал, что за триста лет можно прожить не одну человеческую жизнь и не раз начать все сначала. Чем больше король рассказывал ему о своих надеждах на то, что на его земле все когда-нибудь станут равны, тем больше Цайянь верил, что человек, которого когда-то звали Первым, может заживить раны на теле королевства.

Но все-таки у него оставались вопросы.

«Вы не научили ее любить пророков».

«Я научил ее любить правду. Ты научил ее любить знания. Твоя сестра научила ее бороться за свои убеждения. Ее мать научила ее боли, которая наполняет сердце человека, когда его не принимают из-за того, что он не в силах изменить».

«Этому учатся все дети», – заметил он.

«Это так».

«Но не всем детям суждено положить конец эпохе ненависти».

«Я хочу дать ей выбор. А ты? Ты хотел бы навязать ей решение?»

Тогда Цайянь не смог ответить. Но со временем из книг он все больше узнавал о том, каково это – положить конец эпохе. У него начало складываться мнение. Наблюдая за тем, как Хэсина растет, он понял, что хочет сохранить на ее лице улыбку, которой она когда-то его поприветствовала. Его мнение укрепилось.

В прошлом году он, наконец, пришел к заключению, что ее не нужно ставить ни перед каким выбором. Он окончит старую эру за нее. Он спасет ее, не дав ей запачкать руки кровью.

В том же году король, в свою очередь, решил, что время пришло.

«Она готова».

Цайянь с ним не согласился.

Король не мог понять, почему.

«Ты хочешь, чтобы твоему народу пришлось ждать еще дольше?»

Конечно, он этого не хотел. Но он мог помочь своему народу и при этом защитить ее.

Король не понимал хода его мыслей.

«Любить человека – значит давать ему свободу выбора».

Цайянь считал, что любить человека – значит защищать его от необходимости принимать слишком опасные решения. Но он не произнес этого вслух. Он спросил, каким образом король хочет предоставить дочери выбор.

«Я уйду со сцены. Узнав о моей смерти, она начнет собственное расследование. Я оставлю ей подсказки. Если она примет решение довести поиски до конца, выяснит правду обо мне и все равно захочет править королевством, значит, таков ее выбор. Я попрошу тебя лишь об одном: ни в коем случае не разрешай ей направлять дело в суд».

Король мог не объяснять, почему. Для министров, преследовавших свои политические цели, такое значимое судебное слушание стало бы аппетитным фруктом, который нельзя не сорвать. Тогда принцесса оказалась бы не перед выбором, а перед чудовищным зрелищем, потому что все болезни королевства выплыли бы наружу.

Король хотел этого избежать – а Цайяню было необходимо, чтобы это произошло. Когда она увидит чудовищные болезни общества, ее воля будет сломлена. Ей придется уехать. Уехав, она окажется в безопасности. Чтобы положить конец ненависти по отношению к его народу, потребуется революция, а революции – это всегда опасно.

«Пообещай мне, Цайянь, – попросил король. – Пообещай, что будешь наставлять ее».

И он пообещал. А потом отправился к королеве, подозревая, что ее мнение будет отличаться от мнения короля.

«Почему ты считаешь, что мне есть до этого какое-то дело?» – спросила она, когда он рассказал, что планирует ее муж.

Цайянь постоянно наблюдал, постоянно слушал.

«Потому что, глядя на нее, вы вспоминаете себя. Именно по этой причине вы не подпускаете ее к себе».

«Тогда скажи мне, как ты поступишь? Посоветуешь ей уехать? Можешь попробовать, только она не послушает».

«Она захочет начать судебное слушание. Я его ей предоставлю».

Потом он стал объяснять ей, что хочет сделать. Королева наблюдала за ним с интересом, и он об этом знал. Мало кто раньше видел его с этой стороны.

«Если до этого дойдет, вы поможете мне? – спросил он. – Вы попросите ее уехать, когда она будет уязвимее всего?»

Королева не сказала «нет». Он знал, что таким образом она говорит «да».

«Хотелось бы мне знать, – задумчиво проговорила она, когда он поклонился и собрался уходить. – Хотелось бы мне знать, Янь Цайянь, кем назовут тебя потомки: злодеем или героем».

Его подобные мелочи не беспокоили. Он являлся орудием, которое должно было положить конец ненависти.

* * *

В конце концов она начала судебное слушание по своей собственной воле. Он просто ей помог. Нашел пророчицу по имени Серебряный Ирис – одну из многих, с кем был знаком в этом городе. Он способствовал тому, чтобы суд продолжался. А когда давление начало сказываться на Хэсине, он удержал ее, не дал ей поставить свое правление под угрозу. Если бы все пошло по плану, она бы мирно сложила с себя полномочия и он взвалил бы ее ношу на свои плечи. Положив конец старой эпохе, он вернул бы ее на трон – но только после того, как закончились бы массовые кровопролития.

Но он не был совершенен. На каждые сто верных предсказаний всегда приходилось одно неверное.

В этот раз таковым стал ее брат.

Цайянь знал, что Янь Санцзинь иногда действует по зову сердца. Но он не мог предугадать силу этого зова, а потом пророки проникли в подземелья, прогремел взрыв, и стало слишком поздно. Все уже произошло.

Он хотел сломать ее волю, а не разрушить ее личность. Она должна была избежать необходимости делать подобный выбор. Она не должна была предавать свои идеалы, потому что того требовало королевство. Эта роль всегда предназначалась ему. Он готовился стать рукой, которая занесет нож от ее имени.

Все это не должно было закончиться смертью его сестры-близняшки.

Все это должно было закончиться на ней – на этих темно-карих глазах, которые смотрят на него прямо сейчас.

Когда он садится на стул рядом с ее кроватью, она пытается вырываться, разорвать путы, связывающие ее ноги и руки. «Что ты хочешь?» – кричит она ему. Ее черные волосы не заплетены в привычную косу, тем более с одной стороны их почти не осталось – они сгорели при пожаре. Остальная часть ее головы покрыта бинтами, и их белизна бросается в глаза, ведь раньше она всегда носила черное.

Он едва не потерял руку, спасая ее.

Но он всегда доводит до победы любое начатое дело.

– Мне пришлось постараться, чтобы тебя спасти, – говорит он спокойно. – Теперь я хочу, чтобы ты поправилась.

Она дергается так сильно, что от веревок на ее запястьях остаются красные ссадины. Если она продолжит в таком духе, у нее пойдет кровь, и она сгорит вместе с этой лакированной комнатой.