Очень древнее зло - Екатерина Лесина

Младенец?

Никакого младенца… только черное облако, которое поднималось и поднималось. И…

— Твою ж…

Оно накрыло мужчину. И от него остались лишь кости. Оно двинулось к границе круга, и та, мигнув, опала. Оно коснулось первого из Советников, и он умер молча… как и остальные.

— Это… это… Младший бог?

— Не бог. И близко. Просто… во мне было столько от демонов, что… я еще очень испугалась. Я ведь думала, что действительно умру. Вот и… позвала. И зов услышали. А потом оказалось, что я открыла дверь между мирами. А тот мир, он совсем другой.

Тьмы становилось больше и больше.

— Прорыв! — этот крик захлебнулся. Но где-то там, дальше, отзываясь на него, ударил колокол. Тьма же растекалась. Она заглянула в коридоры. И теперь я видела. Я была тут и… там. Везде.

Я дотягивалась до людей и нелюдей, выпивая из них крохи жизни, которые уходили в темную воронку. Я обрывала одну за другой цепи, что держали демонов. Сейчас эти цепи были тонкими, что нити. И лопались с тихим-тихим звоном.

Красиво.

Я… умела оценить красоту.

А еще я умирала.

Раздвоение личности? Растроение? Нет, я была всем и сразу… и, наверное, и вправду трудно быть богом. Если раздался крик. Протяжный, захлебывающийся болью крик младенца. И тьма отозвалась на него.

Он… вернул её.

И вобрал в себя. И… и окно закрылось.

— Мой сын хотел жить. И чтобы я жила тоже. Ему понадобилась сила, он её и забрал. Тогда окно закрылось, — пояснила демоница. — Он мог уйти, но он остался. Со мной. Потому что одна я умерла бы. Ты спрашивала, могут ли демоны любить.

Теперь я знаю ответ.

Голова больше не болела.

Умер?

Или просто смысла больше нет? Боль — это всегда предупреждение. А он не послушал. Не внял. Глупый, глупый мальчишка… всегда таким был.

Не слушал взрослых.

Не учился.

И руки перед едой мыть забывал. Странно, что все воспринимается примерно одинаково. Главное, он виноват.

Память.

Хитрая штука. Вот её нет, и вот он словно вернулся в тот день.

— Помоги, — резкий окрик матери заставляет очнуться. — Ричард. Мне нужно, чтобы ты помог. Слышишь меня?

Пощечина.

Лопнувшая губа. Кровь солоноватая, и у Ричарда дурная привычка губу облизывать.

— Слушай внимательно, малыш, — мама садится на колени. — Отцу рассказывать нельзя. Иначе он тебя убьет. И меня. Но не важно, я уже по сути мертва. Единственное, что мы можем сделать, — это защитить тебя. Но отец не поймет. Нельзя рассказывать.

— Нельзя.

Ричарда покачивает от слабости и безумно хочется спать.

— Она тебя почти сожрала. Моя вина. Дурой была… не стоило верить обещаниям. Но… — у матери тоже кровь. Из носа. Ползет темной ниточкой. — Времени нет. Сейчас ты должен сделать то, что скажет она. Я попытаюсь соединить пространство. Раньше никогда-то не получалось. Но сейчас должно. Сейчас… только не мешай. Ладно?

Кивок.

Он не способен помешать. И маму берет за руку. Страшно. Страшно, что она исчезнет и опять появится та, другая. Матушка же треплет по волосам и врет:

— Все будет хорошо.

Плохо.

Очень плохо.

Но она закрывает глаза и делает глубокий вдох.

— Ты тянись навстречу. Я… дар не любит таких созданий, как демоны, но ты тянись.

Навстречу.

И мир дрожит, а потом меняется. Этот мир будто раскладывается на другие, которых много-много. так много, что и не счесть. И в них Ричард почти заблудился. Они-то и отличаются друг от друга лишь малостью. Цвета бледнее. Силуэты размыты. Главное, руку не отпускать.

— Иди, — матушка сама забирает её и подталкивает в спину. — Иди, надолго меня не хватит… дорога. Зеркало. Пройдешь и вернешься…

Куда?

Дороги нет. Только россыпь миров и…

Он делает шаг. Другой. Нельзя разочаровывать. Ричард и без того виноват. Это его ошибка убила… всех убила. Ошибка и неосмотрительность.

А дороги все равно нет.

Но есть та, что пряталась в зеркале, она появляется вдруг, окутанная тьмой. И тьма эта странная, клочьями. Ей больно. Ричард чувствует эту боль и плачет от жалости.

Все-таки плачет.

Стыдно-то как.

— Вот, возьми… пока он в тебе, ни одна тварь и близко не сунется, — демоница протягивает тьму. — Скорее. Она не справляется.

Где-то там миры начинают трещать. Как гора. А тьма ложится на руки и просачивается сквозь кожу. Это тоже больно, но такую боль Ричард готов терпеть. И стискивает зубы. А её так много. И она не заканчивается… все никак не заканчивается.

— Он будет спать, — обещает демоница. — Долго-долго… а потом ты вернешь его мне. И отпустишь нас. Как обещал. Хорошо?

— Хорошо, — у него получается сказать это слово до того, как миры разлетаются на осколки. И Ричард… падает. В дыру меж мирами.

Долго-долго.

Больно-больно. И тьмы невыносимо много. Теперь она внутри, и Ричард чувствует её голод. Тьма его сожрет, но… Ричарду почти все равно.

Он приходит в себя от криков. Отец… вернулся. Матушка? Нет. Тварь. Она что-то пытается говорить, но не выходит, и тварь смеется. Смех у нее визгливый, и отец сразу все понимает.

А поняв, делает то, что должен.

Нельзя рассказывать… нельзя…

— Ричард? — отец склоняется. — Ричард, ты меня слышишь? Ты… слышишь?

Нет.

Тьмы слишком много. И с ней не справится. Никому. Ричард закрывает глаза. И тонет, тонет… постоянно тонет, но все никак не утонет, чтобы раз и навсегда. Это тоже довольно-таки мучительно. Иногда тьма отступает, и тогда он видит…

…огонь.