Мэри Роуз - Шарлотта Лин

— Я хочу увидеть его еще раз. — Священник снова заплакал. — Я хочу сказать ему: будь силен, выдержи время дьявола. На твоих плечах отцовские грехи, но свой путь выбираешь только ты сам. Не сворачивай с прямого пути. Будь так же крепок, как тогда в моем кабинете, — как бы ни искушал тебя дьявол.

Он жалко всхлипывал. Фенелла положила его голову себе на колени.

— Я все передам ему, — пообещала она. — Каждое слово.

— Твои родители грешники, — всхлипывая, бормотал отец Бенедикт. — Но ты настоящий, честный англичанин, которым мог бы гордиться любой отец.

Его похожая на когтистую лапу рука пыталась дотянуться до ночного столика, но он был уже слишком слаб. Фенелла взяла лежавший там предмет, истертые четки из деревянных бусин, вложила их в пальцы умирающего. Подобные символы папства были сейчас под запретом, но отец Бенедикт боялся вечного проклятия гораздо больше, чем земного правосудия. Взгляд его водянистых глаз умолял ее, когда она вкладывала ему в руку четки.

— Хорошо, — пообещала она. — Я передам ему. Отдыхайте.

Фенелла держала его, а всхлипы становились все суше, его тощее тело тряслось в лихорадке. Ей казалось, что его душе пришлось пройти через жестокие испытания: он бил своего сына, чтобы защитить его от искушений мира, посылал человеку, который не мог верить в Бога, четки, но никогда не обнимал его и никогда не говорил, что любит. А теперь было уже поздно.

— Я все ему передам, — снова пообещала она. — Он не лучше вас умеет говорить важные слова, но он вас очень любит.

Черты лица умирающего разгладились. И тут же сквозь стену донесся хриплый крик. Летисия Флетчер. Может быть, она борется со смертью, может быть, Фенелле нужно дать священнику возможность попросить прощения у женщины? Поглядев на него, она отказалась от этой идеи. Времени больше не было. Короткие судороги, в которых корчился старик, были предсмертными. Она еще раз смочила ему лоб, а затем обняла и сидела с ним, пока он не умер.

Фенелла не знала, сколько прошло времени, но свечи полностью догорели. Она выглянула в окно и утвердилась в своей догадке: занималась заря. Она тщательно омыла тело отца Бенедикта, надела на него свежую ночную сорочку, положила на чистые простыни. Любой врач посоветовал бы ей сжечь простыни и окурить комнату, но это было бессмысленно. Болезнь давно уже пустила корни в этом доме. Она заберет все, что ей понравится, и только потом пойдет своей дорогой.

«Только не Сильвестр, милостивый Боже, не отнимай у нас Сильвестра».

Она хотела посмотреть, как там они с Ханной. Когда она открыла дверь, то увидела Лиз, выходившую из соседней комнаты. Фенелла зажгла новую свечу, и в ее свете увидела мокрое лицо Лиззи.

— Это так грустно, Фенелла. Так грустно.

— Старая Летисия умерла? — Ей еще нужно будет сказать Лиз, что ее мать тоже заболела.

Девушка покачала головой.

— Еще нет. Но уже скоро. Я шла за тобой, Фенелла.

— За мной? Но ведь она разговаривает только с тобой.

— Я подумала, что ты можешь сказать ей, что Энтони прощает ее, — выдавила из себя Лиз и жалобно всхлипнула.

Фенелла поняла. Для умирающей, которая жила ужасной жизнью на протяжении вот уже тридцати лет, это была бы ложь из жалости. Но могла ли она сделать это? Энтони имел право не прощать мать. Она не вступилась, когда ее муж стравливал ее сыновей. Не возмутилась, когда один мучил и унижал другого, пока не лопнуло терпение. Она не возмутилась, когда ее семилетнего сына упекли в темницу как убийцу, когда стражники били его по голове, когда люди на улицах кричали: «Повесить его!» Когда ее сын плакал от страха перед смертью, с ним был Сильвестр, а не она.

«Милостивый Боже, не отнимай у нас Сильвестра. Пока Сильвестр окутывает нас своей любовью, словно зимним плащом, мы выдержим все».

— Мне очень жаль, Лиз, — сказала она. — Я могу пойти с тобой и помочь тебе, но я не могу лгать.

Лиз устало кивнула.

— Я так и думала. — Она взяла Фенеллу за руку. — Мне ее так жаль, у нее была такая ужасная жизнь.

— А ее сыновей, Лиз?

Девушка кивнула сквозь слезы.

— Она рассказывала мне, как это было. Как ее муж сбросил его с лестницы, чтобы она перестала любить его.

— Кого?

— Энтони. Которого она… родила во грехе. Ее муж мог прогнать ее или потащить в суд, но он оставил ее у себя, чтобы защитить от скандала собственного сына. А когда он однажды увидел, как она гладила своего мальчика по голове, то не выдержал. Отнял его у нее, закричал: «Я стерпел, что ты позволила сделать себе ублюдка! Я стерпел, что ты его родила! Но я не потерплю, чтобы ты любила его». И с этими словами сбросил его с лестницы. Он должен был сломать себе шею, но сломал только ногу, а на голове была маленькая ранка, которая быстро зажила. После этого Летисия не осмеливалась больше прикасаться к нему. Она сидела на стуле и не шевелилась, чтобы не любить его и чтобы муж оставил его в живых. Мне так жаль ее, Фенелла! Мне ее ужасно жаль!

— Пойдем, — сказала Фенелла, обняла ее за плечи и вошла в комнату вместе с ней.

Больная лежала в постели и корчилась от боли. С губ срывались непонятные звуки. Фенелла подошла к ней, опустилась на колени перед постелью.

— Это Фенелла, невеста вашего сына, — произнесла она. — Он не может быть здесь, поскольку уехал в Лондон, чтобы привести в Портсмут корабль. «Мэри Роуз». Корабль, ради которого погиб Ральф и который он сбережет ради Ральфа. Вы можете сказать мне все, что хотите сказать ему, а я передам.

Когда женщина с невероятным усилием повернулась к ней, Фенелла увидела ее лицо. Впервые она заметила, что у нее не совсем черные брови и ресницы. То, что ей так нравилось в Энтони, он унаследовал не от отца Бенедикта и не от матери. Но в ее помятом лице Фенелла все же узнала его черты.

Женщина взяла ее руки, сжала их из последних сил. Она то открывала, то закрывала рот, словно выброшенная на берег рыба, но не могла издать ни звука.

— Ничего, — сказала Фенелла. — Я передам Энтони. Каждое слово, матушка Летисия. Каждое слово.

Пока они с Лиз мыли Летисию, чернота за окном сменилась серыми красками, сначала с голубоватыми, а затем с красноватыми оттенками. В окно забарабанил слабый дождь. Фенелла прижала Лиззи к себе.

— А теперь ты пойдешь спать, слышишь? — В голосе ее смешались смех и слезы. — Иначе я сделаю вид, что превратилась в тетушку Микаэлу, и задам тебе трепки. Ты сокровище, Лиззи. Такое же, как Сильвестр. Ты нужна нам, и ты не имеешь права разбрасываться своей силой.

Улыбка Лиззи вышла кривоватой.

— Честно говоря, трепки я боюсь примерно так же, как и тетушку Микаэлу, — хриплым голосом произнесла она. — Но признаю, что смертельно устала.

— Ложись, поспи. Попытайся не бояться.

Они поцеловались. И только услышав, как Лиз закрыла за собой дверь своей комнаты, она на цыпочках прошла по галерее в другое крыло дома, где над Ханной сидел Сильвестр. Она должна была бы привести с верфи Люка, а изможденной Лиз объявить, что, возможно, ее мать умирает. Но Ханна хотела бы пожалеть детей.