Пардес - Дэвид Хоупен

прогуляться по тропе – мимо цветущего кизила, чахлых дубков, в легендарной голубой дымке здешних гор – и в конце концов вышли к ущелью.

– По-моему, под кислотой здесь находиться просто опасно, – заметил Амир, оглядев скалы внизу.

Ноах посмотрел на крутой обрыв и вздрогнул.

– Давайте вернемся в лагерь.

Из кустов донеслось шуршание.

– Оно уже действует?

– Еще нет, – ответил Эван.

– Как мы узнаем? – спросил я.

– Узнаешь, – заверил он.

Шум усилился, теперь он походил на гортанный рев.

– Окей, кто-нибудь еще это слышит? – спросил Амир. – Или у меня глюки?

– Не-а, – сказал Ноах. – Я тоже слышал.

Эван поковылял к кустам.

– Осторожно, – предостерег Амир. – Водитель говорил, тут водятся рыси.

– Медведи, – поправил Ноах.

– Какая разница, – сказал Амир. – Все равно дикие звери.

– Нет, – крикнул из кустов Эван, – это всего лишь козел.

– Козел?

– Помогите, что ли. – Никто не шелохнулся, Эван схватил козла и, прихрамывая, выбрался из кустов. Оказалось, что это не козел, а козленок. Белый, с едва проклюнувшимися миниатюрными рожками.

У меня чесались ладони, язык прилип к нёбу. Я покрутил головой, пытаясь избавиться от этого ощущения.

– Что ты делаешь?

– Это знак, – сказал Эван.

Ноах лихорадочно заморгал:

– Какой?

– У коэн гадоль существовала традиция: перед Йом-Кипуром…

– Иисусе, – перебил Амир, – хватит.

– Одного Богу, второго Азазелу, – закончил Эван.

– И где второй? – поинтересовался Ноах.

Эван указал на себя. Козленок блеял, вырывался.

– Дайте монетку.

Во лбу моем нарастали полуоформившиеся волны боли.

– Что ты несешь?

– Орел – прыгаю я, – сказал Эван. – Решка – наш приятель.

– Ты бросишься в пропасть? – спросил Амир.

– Одному из нас придется это сделать. – Эван указал на небо: – Решать Ему.

– Мерзко даже шутить о таком. – Амир невольно заломил руки. – У тебя точно не все дома.

– Все вопросы к коэн гадоль, не ко мне, – возразил Эван. – Иден, дай монетку.

Я послушно полез в карман за монеткой, чувствуя, как меня постепенно уносит прочь от самого себя.

– На.

– Отлично. Бросай. У меня руки заняты.

Я обливался потом. Закатный свет жег глаза. Я подбросил монетку над головой. Она упала в нескольких ярдах за нами.

– Хороший бросок, – сказал Ноах.

Амир подобрал монетку:

– Решка. Тебе повезло. Ты спасен.

Эван шевелил губами, но не произнес ни слова.

Ноах коснулся его груди:

– Ты разговариваешь сам с собой?

Эван крепче сжал козленка.

– Я… не знаю.

Амир указал нам за спины:

– А с ним-то что? – Оливер, белый как полотно, кружил возле кустов. – Он уже битый час молчит.

Ноах опасливо приблизился к нему:

– Что с тобой?

Нет ответа. Оливер по-прежнему описывал круги.

– Кажется, действует, – вновь объявил я.

– Хватит повторять одно и то же, – сказал Эван.

Амир недоверчиво уставился на свои ладони, словно обнаружил на них новые отростки.

– Ты правда так думаешь? Ну, не знаю.

В глазах моих плясали лучи света.

– Да.

– Что-то мне это не нравится, – тоненько произнес Ноах.

– Эван, – сказал вдруг Амир. Мы и забыли, что Эван держит козленка, тот отчаянно мотал головой, пытаясь ткнуть пленителя рогами. – Отпусти его. Правда.

Эван недоуменно моргнул:

– Извини.

Предательский треск наверху. Дождь, как по заказу.

– Дерьмо! – завопил Амир, вдруг перепугавшись. – Гребаное дерьмо!

– Идем отсюда. – Ноах неестественно переводил взгляд слева направо, справа налево, на его золотистых волосах сверкали капли. – Нам надо… э-э-э… спуститься по… по тропе к палатке. Пока дождь не разошелся. – Он приобнял Оливера за плечи, пытаясь сбить его с орбиты.

– Эван! – Амир дернул Эвана за футболку; дождь припустил. – Идем отсюда скорее!

Эван дрожал. Козленок блеял, неистово бился, едва не вырвался, но Эван наклонился и обхватил его крепче.

– Но… я должен это сделать. Чтобы войти, мы должны заплатить дань.

– Что ты несешь…

Эван швырнул козленка в ущелье. Бесконечное падение, крик козленка, облачко гравия. Дрожа, я приблизился к обрыву, силился разглядеть останки, но дождь обратился в лед, ночь всей своей тяжестью пала мне на хребет, крики Амира превратились во что-то далекое, нечеловеческое. Я пошатнулся, в глазах потемнело, Ноах схватил меня, и я не упал. А потом вновь явились горы, пульсируя яркими красками: фиолетово-синий, искры киновари, вспышки лазури. Мир поменял очертания, растаял в скользящих лучах, звонкий грохот разрывал мои барабанные перепонки, дни удлинялись, рушились, жизнь со скрипом катила без нас.

* * *

Рабби Глик любил повторять: Тора раскрывается тематически, не хронологически. Так проще передать то, что было дальше. События той ночи разворачивались нелинейно, логически, в четких отрезках времени. И снятся они – часто, и я всегда просыпаюсь в поту – именно в той последовательности, в какой я их переживал, в обрывках воспоминаний: запах костра, нескончаемый дождь, кровь во рту, треск дров. А потом я пробуждаюсь, сменив один кошмар на другой.

Вихрь прекратился, и я очутился в месте из чистого мрамора.

– Где я? – крикнул я, и вокруг зазвенело эхо. Насколько хватало глаз тянулся мраморный пол, диагональный узор из блестящих черных и белых плит, вдаль уходил ряд деревянных столов, как в читальном зале, расставленных на одинаковом расстоянии друг от друга. Ни стен, ни потолка.

Эван вышел из тени – постаревший, растрепанный, в лохмотьях. На голове венок из листьев. Руки в выцветших красных брызгах.

– Мы здесь.

Ослепительный свет. Блестки перед глазами. Я поспешно заморгал. Они не исчезли.

– Где – здесь?

– В центре земли. – Эван стремительно ушел вперед и скрылся из виду.

Я обернулся, высматривая остальных. Великолепный Ноах в пурпурной мантии вытянулся во весь рост, волосы – намного длиннее, чем были, – завязаны в узел. Озаренный белым светом Амир – борода гуще прежнего – сидел на полу, подперев щеки руками.

– А Оливер? – спросил я.

Ноах указал мне за спину. Оливер – залитый радужным светом, в треснувших пополам очках, волосы, обычно уложенные гелем, растрепаны – гляделся в серебряное зеркало высотой десять футов, покрытое пылью, в узорчатой раме. По верхнему краю рамы чернела резная надпись: “ПРИВЕДИ СЕБЯ В ПОРЯДОК В ПРИХОЖЕЙ, ЧТОБЫ СМОГ ТЫ ВОЙТИ В ЗАЛ”[294]. С нижнего края виднелся странный сапфировый символ – над закорючкой обыкновенной запятой висела другая, перевернутая в обратную сторону. Я догадался, что это буквы иврита – два йуда, один лицевой стороной кверху, другой вверх тормашками, или алеф, у которого стерли основание, лишив его верх и низ материальной оболочки.

Я взял Оливера за плечо. Он не шелохнулся.

– Оливер?

Я посмотрел в зеркало. Там ничего не отражалось, но Оливер вглядывался в него.

– Он тебе не ответит, – сказал Амир. – Он молчит уже несколько часов.

– Часов? – Из-за красочного калейдоскопа трудно было сосредоточиться. В груди пекло. – Мы тут несколько часов?

– Скорее, дней, – подал голос Ноах. – У меня такое ощущение, что я здесь