Карта неба - Феликс Х. Пальма

— Такая вероятность существует, — ответил Клейтон и вновь уставился в бумагу, которую прижимал к столу своим изуродованным протезом. — И мы должны ее учитывать… Нет, мост находится выше…

— Но тогда… — забормотал Уэллс, невзирая на явное нежелание агента продолжать разговор, потому что ему самому было необходимо выговориться. — Тогда бессмысленно все, что бы мы ни делали…

Клейтон оторвался от карты и взглянул на писателя. Его узкие глаза поблескивали из-под черной челки.

— Каждая секунда жизни имеет смысл. С каждой выигранной секундой мы умножаем возможность выиграть следующую. Советую вам ни о чем другом не думать, — торжественно произнес он и снова сосредоточился на своей карте. — Где же должен быть этот треклятый мост Ватерлоо?

Пока Мюррей нес караул возле двери, Эмма переоделась, причем с поразительной быстротой, поскольку в отсутствие горничной решила проблему раздевания просто: разрезала свое платье серебряными ножницами. Результаты этой операции она спрятала, сама не зная почему, под кроватью и переоделась в костюм для верховой езды, привезенный из Парижа и состоявший из легкого приталенного жакета и юбки, разделенной на две широкие штанины, с бледно-зеленым поясом. Затем она собрала волосы в пучок и, став похожей на хрупкого подростка, встала перед зеркалом, гадая, какое впечатление произведет на Мюррея ее наряд. Она уже собиралась выйти в коридор, как вдруг ее внимание привлек какой-то предмет, торчавший из одного из сундуков.

Она сразу узнала его, но еще несколько мгновений колебалась, держа руку на дверной щеколде, а потом со всех ног бросилась к сундуку и схватила этот предмет, словно боялась, что он растворится в воздухе. Сначала она прижимала его к себе, стоя на коленях возле сундука, затем развязала красную ленточку, которой он был перевязан, и с торжественной осторожностью развернула. Карта звездного неба, которую ее прадед нарисовал для своей дочери Элеоноры, раскрывалась, не оказывая сопротивления, и лишь уютно и мелодично потрескивала, словно дрова в камине. Похоже, она совсем не сердилась на Эмму за то, что по ее милости все последние годы пребывала в заточении. Тут Эмме вспомнился момент, это было века и века назад, когда она решила включить карту в число вещей, которые собиралась захватить с собой в Лондон. Почему она это сделала, если уже много лет относилась к карте как к забавному пустячку? Какую пользу могла принести ей карта в путешествии, единственной целью которого было унизить самого несносного человека на свете? У нее не было ответов на эти вопросы. Но сейчас девушка была рада, что захватила карту с собой и может снова любоваться ею — наверное, в последний раз.

Расстелив ее на полу, Эмма принялась обследовать давно знакомый чертеж с помощью пальцев, как делала это еще маленькой девочкой, рассматривая на темно-синей поверхности каждую из прожилок, придававших такой красивый вид звездному океану. Она дошла до солнца и почти почувствовала, как приятно нагревается подушечка указательного пальца и к ней доходит мягкое, уютное тепло, подобное тому, что исходило от спины ее кошки; затем она перевела пальцы на поверхность какой-то туманности, почувствовав прикосновение чего-то липкого, напоминавшего сладкую вату, и в конце концов попала на скопление звезд, от чьего ледяного свечения пальцам стало щекотно. Уклонившись от столкновения с несколькими воздушными шарами, перевозившими пассажиров, которые с изумлением разглядывали ее гигантский палец, что вызвало у Эммы улыбку, девушка добралась до одного из уголков карты, где симпатичные человечки с острыми ушками и раздвоенными хвостиками бороздили пространство верхом на оранжевых цаплях, направляясь к границе чертежа, за которой наверняка находился их чудесный дом. Их чудесный дом… Девушка застыла, уперев палец в угол карты и красиво изогнув шею, словно девочка из сказки, что искала свое отражение на дне реки. Бежали одна за другой секунды, а она все не меняла позы. Ей хотелось свернуть карту и встать, но что-то заставляло продолжать стоять перед ней на коленях, тихо и завороженно, растворившись во времени. И тут в самой глубине ее души постепенно начали зарождаться, словно воздушные пузырьки в горячей патоке, пока еще сдавленные рыдания. Эмма перенесла свой вес на руки, наклонив тело к полу. Она глубоко вдохнула воздух, жадно вдохнув вместе с ним всю боль, что плавала вокруг, все разочарование, весь страх, всю бессмыслицу жизни. И когда она почувствовала, что уже полна, когда ее сердце на миг перестало биться, переполнившись тоской и отчаянием, Эмма рухнула на карту как срезанный цветок, и рыдания сотрясли ее тело. Страшный приступ безудержного плача раздирал ей грудь, унося куда-то далеко, словно сама она вырывалась из своего безвольного, бьющегося в конвульсиях тела.

Тут дверь резко распахнулась, и в комнату вбежал встревоженный Мюррей.

— Что, черт побери, происходит? С тобой все в порядке, Эмма? — с озабоченным видом спросил он и огляделся по сторонам в поисках противника.

Убедившись, что в комнате никого нет, Мюррей подошел к девушке, опустился рядом с ней на колени и робко дотронулся своей ручищей до дрожащей спины. Эмма продолжала плакать, хотя теперь уже тише, словно убаюкивая себя собственными всхлипываниями. Мюррей осторожно поднял ее, так что голова девушки легла ему на плечо, и заключил в крепкие спасительные объятия. Теперь они оба смотрели на карту, расстеленную на полу, словно скатерть на пикнике.

— Что это за рисунок, Эмма? — спросил наконец Мюррей как можно мягче, ибо опасался, что его любопытство вызовет новые рыдания.

Девушка вздохнула и провела рукой по мокрым щекам.

— Это карта неба, — тихо сказала она. — Чертеж Вселенной, сделанный моим прадедом Адамом Локком. Он подарил его моей бабушке, та — моей маме, а мама — мне. Все женщины в нашем роду росли, думая, что Вселенная такова…

— Из-за этого ты плакала? Н-да… — сказал Мюррей. — Мечты — прекрасная штука.

Эмма подняла голову и заглянула ему в глаза. Их лица оказались так близко друг к другу, что Мюррей мог вдыхать соленый аромат ее слез и даже ощущать влажность ее кожи.

— Да, теперь я это знаю. Разве не ужасно, Гиллиам? Теперь… — сказала она, и он ощутил ее сладковатое, чуть резкое дыхание, как у только что проснувшегося ребенка, то есть абсолютно незнакомое доселе миллионеру, но окончательно смутившее его душу. — Я плакала не потому, что ушло время, когда я считала, что Вселенная такова… И не потому, что несколько часов назад все земные мечты были навсегда похоронены. Нет, я плакала из-за своей глупой безответственности. Ведь если бы я знала, что наступит день, когда мечтать станет невозможно, то ни за что не рассталась бы с мечтой… Ни за что на свете. Я бы все решила по-другому. А теперь я не знаю, как вернуть утраченное время. Вот что я оплакивала. Утраченное время, утраченные мечты… Куда деваются мечты, с которыми ты расстаешься? Куда, Гиллиам? Есть ли во Вселенной для них особое место?

Мюррей заметил, что радужная оболочка глаз у девушки не была целиком черной, как казалось издали. Тонкие прожилки, одни цвета меда, другие почти золотые, рождались в ее зрачках, как изящные драгоценные нити, плавающие в бездонной темноте пространства.