Распутье - Иван Ульянович Басаргин

– И как же мы будем именоваться?

– Анархистами. Большевики – красные, белые – белые, а мы будем зеленые.

– Проще сказать, бандиты.

– Бандиты – это партизаны, потому что они наши враги. Мы будем партизанами, а красных партизан будем звать бандитами.

– Экая путня.

– Да нет же. Пусть нас хоть как зовут, но когда будет наша власть, то мы себя сумеем возвести в мученики и герои. Неужели ты не поймешь того, что у кого власть, тот и герой, тот и праведный человек!

– Путаный же ты человек, Коваль! Зря ты это все затеял. Живи ты в дружбе с большевиками, может, и я недолго бы попрыгал, мне ведь Шишканов ближе и понятнее, чем ты. Ну ин ладно. Шишканов и другие большевики измены мне не простят. Воевать так воевать. Высылай, да живо, заслон на Михайловскую сопку, там и дадим бой партизанам.

Коваль отдал приказание выслать разведчиков в сторону Михайловского перевала, стал готовить дружину к бою. Воевать им было с чем: на триста дружинников приходилось десять пулеметов и неограниченное число патронов. Кузьма Кузьмин через посредство засланных в город дружинников не пожалел оружия для земляков, хотя содрал за всё чистым золотом. Пришлось раскошелиться «главнокомандующему» и другим богатеям, не обошло это и Хомина, который тоже был с ними заодно. Скоро вернулись разведчики, донесли, что в эту долину движется несметное число вооруженных людей.

– Ну, сколько? – рычал на Красильникова, ставшего командиром разведки, Бережнов. Это он поставил Красильникова командиром, решил, что хватит мужика держать в черном теле.

– Может, мильен, а может, тыща!

– Дура! Сравнил мильен с тыщей! Пересчитать!

– Ну, словом, сидели мы на сопке, – глотая слюну от страха, говорил Красильников, – гля, а они идут, тропа будто живая ползет и ползет. Гля на тракт, а там тожить люду, как мурашей. Вот и чесанули мы назад, чтобыть вас упредить.

– Так сколько же их?

– Тыщ сто аль двести, – чуть поубавил Красильников.

– Коваля ко мне! Ну вот что, Семен, уходим в тайгу. Созывай командиров, соберем дружину – и в тайгу. Дурни, на худой час не построили баз. Ну ничего. Лето – всё успеется.

Собрались насупленные и напуганные извещением командиры отрядов. Степан Бережнов отдал распоряжения, предостерег:

– Приказ таков: всех коней под сёдла, на каждое седло по два мешка муки, разной едомы; брать с собой топоры, пилы, но главное – оружие. Уходим далеко, но не настоль надолго. Строим базы, как это сделал Сонин. И у врагов можно учиться. Затем из тех баз будем выходить и тревожить врагов наших. Их же у нас боле, чем у моей Жучки блох. Бьём красных, бьём и белых. Те и другие недолговечны. Долговечна свобода и наша староверская анархия. Все по местам, будьте готовы к отходу.

– Сколько же коней брать? – подал голос Кузнецов. Он, пригретый Ковалем и Бережновым, пришел в деревню и влился в дружину.

– На каждого человека по два коня.

– Где их взять?

– Я понимаю тебя, Кузнецов. Тебе хотелось бы пограбить бедняков. Запрещаю! Хомин даст, Вальков даст, мои кони – это наши. У всех, у кого есть, – брать. Но только у тех, кто с нами. Бедных не трогать, чтобы лишний раз показать, что мы не диктатура и не насильники. Что большевиков расхристали, то в дело. А начнем грабить, знать, обозлим люд, при случае и спастись будет негде. Я лично все отдаю на эту войну, чтобы ничего не досталось партизанам-бандитам, что не смогу, то раздам беднякам. Их и так кто только не обманывает.

Бережнов на словах-то почти все отдал на войну, на деле же приказал сыновьям седлать коней, вьючить на них все, что можно увезти, и уезжать в Горянку. При этом сказал:

– Как бы мы ни воевали со сватом, но бабы и дети наши – не враги. Придёт час, и со сватом снова будем друзьями. Стройте дома, обживайтесь, а я пока тут помечусь. Раз хочет того душа, чего же ей перечить. Все решено, и навсегда. Вы не воины, потому души ваши хлипки.

Кое-кто намекнул, мол, неладно делаешь, Степан Алексеевич, что сыны не в дружине. Есть целыми семьями и даже с бабами ушли в дружины. Ответил:

– Сыны супротив меня, моих дел. Влейся они, так в дружине будет три врага лишних. И эти трое смогут сделать больше, чем сотня. Аминь.

Журавушка метался в бреду. Баба Катя и Саломка врачевали его: поили травами, лечили раны. Оклемался, открыл глаза. Узнал Саломку, тихо улыбнулся, а под сердцем стало тепло, тепло. Вот и ответ на все вопросы: почему и отчего не женат Журавушка. Да всего лишь потому, что он любил и любит Саломку, и только Саломку. Но разве мог он, побратим Устина, посягнуть на честь Саломки? Если бы посягнул, то, как он однажды признался Арсё, после этого пустил бы пулю в лоб. Не смог бы смотреть в глаза другу и побратиму. А любить – не заказано. Люби, но будь ещё и человеком. Тронул ее теплую руку, придержал чуть дольше, чем можно было бы, со вздохом отвернулся.

– Как твои дела? Болит? – участливо спросила Саломка.

– Теперь уже почти не болит.

Горели костры у приземистых зимовий, что густо прилепились у сопки. Менялись дозорные, уходила разведка и в день, и в ночь. Вернулся из глубокой разведки Арсё, доложил Сонину, что бережновцы сматывают удочки. Идут крупные силы партизан. В лагере радостный переполох. Сонин отдал приказ немедленно готовить отряд к выходу из тайги, делать носилки для раненых.

А Бережнов, не зная точного местонахождения отряда Алексея Сонина, повел отряд именно туда, откуда выходил Сонин. И вот произошла полная комизма и трагизма встреча на перевале. Сонин по своей оплошке не послал дозорных вперед. Ни Сонин, ни его разведчики не ожидали такой встречи. Просто шли скопом, шумно переговаривались, смеялись, радовались, что скоро будут дома, среди своих. Да и Бережнов тоже прохлопал ушами. Отряды столкнулись нос в нос. От неожиданности все замерли. Никто не схватился за винтовку, никто не попытался начать бой. Одни шли домой с улыбкой на губах, другие удрученные и понурые. Встали кони, встали люди. Кони потянулись мордами друг к другу. Им враждовать не с чего. А люди… Да и людям, если хорошо разобраться, тоже враждовать не стоило бы. Но…

Бережнов и Коваль, что шли впереди отряда, топтались на месте. Коваль было схватился за маузер, но его выбил из руки Бережнов, мирно оказал Сонину:

– Иди, сват, посидим рядком да поговорим ладком.

– Можно и