33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Евгений Анташкевич

– Ну что, мисс Нора, – произнесла Лидочка, – нам скоро прощаться?

Элеонора пожалась, как от холода, и грустно кивнула.

– Я вам адрес напишу, и, когда вы будете в Пекине или в Ленинграде, вы заходите, не стесняйтесь. Мой папа давно не был в Лондоне, и будет рад поговорить на английском языке, и мама тоже. И Володечка будет очень рад увидеть вас в Пекине, его обещали из драгоманов перевести в пресс-атташе. Он мечтает стать журналистом.

Элеонора кивнула, встала, взялась за полку, в этот момент в купе заглянул господин Су, увидел, что Элеонора пытается сама достать из-под полки чемодан, и взялся ей помочь. До Харбина оставался час. Чтобы не мешать, Лидочка вышла в коридор.

Элеонора была очень недовольна своей поездкой. Единственное, что в какой-то степени компенсировало это недовольство, было знакомство с попутчицей. Причин было две: в каждом консульстве Великобритании, куда она приходила, что в Пекине, что Кантоне, что в Шанхае, её непременно ожидало письмо от Сэма, их набралось пять! А пресс-служба временного президента Китая Сунь Ятсена никуда, несмотря на аккредитацию, её не пускала, кроме официальных приёмов. На фронты, на места боевых действий она так и не попала. Ей давали сводки, но чутьём опытного человека – всё-таки она прошла всю Гражданскую войну в России – она чувствовала, что сводки написаны специально для неё, то есть от правды они были далеки. Поэтому её корреспонденции в газету были сухие и без красок. И если бы не несколько источников из числа английских коммерсантов, она ничего бы не поняла в той катавасии, которая заварилась между китайскими политическими лидерами и генералами. Она посмотрела на часы, было 11.00.

Михаил Капитонович зашёл в холл гостиницы «Модерн». Он хотел узнать у портье, на какое время заказан номер для Элеоноры Боули. Однако из этого ничего не получилось, потому что в это время заселялась труппа гастролировавшего по Китаю симфонического оркестра, в холле стояла толпа, и портье жестами показал ему, что он не может уделить ни одной секунды. Михаил Капитонович вышел и стал думать. Он остановился рядом с парадным подъездом. Время подумать было, хотя он не знал, сколько точно. Расписание поездов он выяснил ещё вчера. Поезд из Шанхая прибывал вечером, и его злило то, что он не знает, каким поездом приезжает Элеонора. С юга Китая она могла приехать из Кантона, из Шанхая, из Пекина, кстати, пекинский поезд прибывал через сорок минут, из Мукдена и ещё чёрт-те откуда. В какой-то момент ему пришла мысль дойти до редакции Ива́нова, почему-то он был уверен, что тот поедет встречать Элеонору, и он пошёл, благо до Биржевой было недалеко.

Вокруг жила Китайская улица, центральная улица района Пристань. Она вся была опутана проводами, в несколько этажей висевшими на стоявших через каждые двадцать шагов столбах. Провода тянулись на уровне вторых этажей высоких зданий и напоминали густые росчерки по бумаге простым карандашом, и за ними с трудом просматривались окна. Дома на Китайской строили самые красивые, потому что здесь жили самые богатые люди города. По этой улице почти не бегали рикши, так тесно было от автомобилей. Он задержался напротив очень красивого четырёхэтажного дома с зеркальными витринами в магазинах первого и второго этажей. Вход в дом был с угла с двумя совсем даже не по-китайски рельефными кариатидами, поддерживающими округлый балкон с шикарной балюстрадой, и над ним маленький балкончик в четвёртом этаже с полуциркульной резной дверью и богатой лепниной. Над всем этим высился большой купол, и на нём ещё один маленький купол с коротким шпилем. Это был дом японского торговца Мансуры, и весь город так и называл его – дом Мансуры. Глядя на него, Михаил Капитонович невольно вспомнил фотографии и рисованные иллюстрации Лондона. Он понимал, что это большая натяжка – сравнивать, но дом Мансуры напомнил ему собор Святого Павла. «Только Биг-Бен в Харбине не построили… ещё!» – с улыбкой подумал он и пошёл дальше. В редакцию к Ива́нову ему надо было на противоположную сторону, глядя на дом, он шагнул и наткнулся на сидевшего на раскладном стульчике художника перед мольбертом… пришлось извиняться.

«Чёрт! Помешал человеку!» – подумал Михаил Капитонович и вспомнил Штина.

Он сошёл с тротуара и чуть было не попал под автомобиль. Тот загудел, вильнул в сторону и проехал от встречного автомобиля в миллиметре; оба загудели клаксонами, и шоферы стали крутить друг другу и ему пальцами у виска. По этому поводу остановились лихачи и заржали, не хуже своих рысаков.

Сорокин шёл и отражался в витринах. Он был хорошо одет, и ему уже не нужно было в магазины, но он понимал, что если зайдёт в них, то в конце улицы выйдет одетым не хуже, чем в Париже. А как в Харбине шили китайские и еврейские портные? А какие были вкусные рестораны, а дамы, которые наплывали на Сорокина и которых он обгонял! Тонкая шерсть пальто, изящные ботики, чернобурки и рыжие лисы на плечах, сумочки! Это же сколько надо было убить крокодилов и питонов, чтобы обеспечить харбинских красавиц кожей для сумочек и туфель? Михаилу Капитоновичу даже пришла в голову мысль пожалеть бедных животных, но он представил себе, как зашипят на него харбинские красавицы. «Серпентарий!» – возникло в его голове слово, и он решил пожалеть себя.

Невольно любуясь городом, сухим, солнечным и только в палисадниках засыпанным снегом, кутаясь от ветра в меховой воротник и пожимая пальцы в кожаных на меху перчатках, Михаил Капитонович дошёл до трёхэтажного доходного дома, где располагалась редакция информационного агентства Ива́нова «Дина», и опешил – около подъезда стоял Всеволод Никанорович и разговаривал с Ремизовым. Сорокин остановился. До Ива́нова и Ремизова было шагов двадцать, и Сорокин встал за телеграфный столб. Он увидел, как они раскланялись, Ремизов уехал в коляске на месте кучера, а Ива́нов махнул рикше. Старый, тощий рикша подбежал легко, но Михаил Капитонович с замиранием сердца подумал, каково тому будет, когда к нему сядет огромный Ива́нов. Всеволод Никанорович взгромоздился, рикша упёрся, стронул коляску и побежал, Михаил Капитонович даже ахнул – легко. Ива́нов поехал в центр. Тут Сорокина осенило – до прихода пекинского поезда оставалось пятнадцать минут. Он свистнул, подъехал лихач, и он толкнул его в спину: «Вокзал!»

На привокзальную площадь они приехали одновременно. Сорокин соскочил, он увидел, что Ива́нов полез в карман и достал бумажку, похожую на телеграмму, и позавидовал ему, наверняка в этой телеграмме Элеонора указала больше, чем ему: и о том, в каком она приезжает поезде, и даже в каком вагоне. Пригодились навыки Мироныча, Сорокин проследовал за Ива́новым прямо на перрон, увидел, как Элеонора спускается по ступенькам вагона и кому-то прощально машет рукой. Он проследил её и Ива́нова до самого извозчика, подтолкнул плечом носильщика с багажом Элеоноры, чтобы тот не отставал, и услышал, как Ива́нов приказал кучеру: «Модерн»!»

Михаил Капитонович остановился и стал думать, что ему делать дальше. Ответ оказался прост – ничего. Ему больше ничего не оставалось, как возвратиться домой и ждать посыльного от Элеоноры. Не мог же он закапризничать, хотя и был зол и обижен. Он прикинул, скорее всего, Элеонора пришлёт к нему посыльного не раньше часов шести, значит, до этого времени он должен будет сидеть дома. «Ну, нет! – вдруг подумал он. – Пойду-ка я в управление! Если что, посыльный оставит записку!» В это время ударили колокола. «Сретенье! – снова вспомнил Сорокин, посмотрел вокруг себя и увидел, как начали креститься извозчики и ломовики на привокзальной площади, их лица светились радостью. – Вот память-то! Надо зайти в церковь, но сначала в управление!» Но в управление он не пошёл, а пошёл на «кукушку».