Вампиры - дети падших ангелов. Реквием опадающих листьев - Ирина Молчанова

В ту секунду, когда Лайонел назвал имя Порфирио, на лице венецианского ловеласа отпечатался страх.

Катя запомнила его. Ей хотелось попросить не мучить правителя Венеции, но она промолчала. В поступи Ягуара еще десятью вампирами ранее возникла тяжесть, он заметно устал.

Девушка покосилась на сидящего рядом Йоро, прижавшего к себе колени. По его босой ноге ползал паук Анжелики, а на плече, сложив крылья, примостилась Орми.

Мальчик пребывал в глубокой задумчивости, но словно почувствовав на себе взгляд, чуть повернул голову.

— Уже недолго осталось ждать, — ободряюще сказал он.

— А куда ты пойдешь… после? — Голос задрожал, но и Катя не могла ничего поделать.

Он открыл ладошку и показал ей круглый камень — глаз волка.

— К своим. Луна и Солнце ждут меня. Они хотят, чтобы я стал одним из них.

— Стражем? А разве ты не являешь им?

— И да, и нет… Быть Стражем — это не только перевоплощаться в волка когда тебе вздумается и жить вечно. У нас есть обязанности.

— Какие же?

Мальчик погладил летучую мышь.

— Мы должны следить, чтобы особи, наделенные привлекательностью и силой, приводя в межмирье других, не нарушали необходимый баланс. Мы обитаем в лесах и в трудные голодные времена помогаем обитателям выжить. Мы живем среди людей, чтобы наблюдать, как они обращаются со своими животными. И если их отношение дурно, мы…

— Что? — насторожилась Катя.

— Вызволяем таких зверей. Нам дана власть убивать жестоких людей.

— Страшная власть.

Йоро опустил глаза.

— Многие из Стражей до последнего пытаются смягчить черствые сердца людей, но, говорят, не всегда получается.

Катя погладила его по волосам.

— Ты будешь самым лучшим Стражем, мой дорогой. Потому что от взгляда твоих теплых глаз и доброй улыбки даже самый дурной человек станет немного лучше.

— Я боюсь, что не сумею, — признался мальчик.

— Все у тебя получится, — заверила Катя.

Она и не заметила, как зеленая долина межмирья, освещенная закатом, опустела. Над головой изредка пролетали огромные птицы без оперения, с длинными толстыми клювами, огромными кожистыми крыльями и пустыми глазницами.

Но не осталось больше ни одного вампира. А тишина еще никогда не казалась такой пустой и бесконечной.

Сперва в теплый воздух, наполненный ароматами трав, цветов, разных плодов и воды, ворвалась морозная вьюга, а потом появился Ягуар.

— «Уйди», — приказал он Йоро.

Катя поднялась навстречу, а когда мощный зверь бросился на нее, в ужасе зажмурила глаза. И открыла лишь, когда почувствовала, что сильные руки обхватили ее и оторвали от земли.

Прозрачно-голубые глаза, всегда такие ледяные и пугающе спокойные, горели лихорадочным огнем. Лайонел запрокинул голову девушки, жадно впиваясь в ее губы. Он хотел разорвать платье, но она сама торопливо развязала ленты на светло-зеленом корсаже. Его руки, лаская, скользнули под тонкую материю, он опустил девушку на траву, продолжая целовать.

Его натиск, сперва напугавший, теперь вызывал ответную страсть. Тело отзывалось на прикосновения требовательных губ и языка, выгибалось навстречу и точно горело в огненной власти нежных рук.

Катя ощущала пульсирующее давление между ног, легкое дыхание на шее и щекочущее касание золотистых ресниц на своей щеке. Ее ногти впивались в обнаженную спину и плечи Лайонела, она стонала от удовольствия, а с его губ вместе с поцелуями сорвалось:

— Я люблю тебя…

Лайонел занимался с ней любовью как одержимый или просто как в последний раз.

Она смотрела в ледяные глаза, ища ответ, спрашивая себя, что он скрывает от нее. Что заставляет его снова и снова повторять заветные слова любви. Ведь он всегда скупился на признания.

Катя провела ладонями по его щекам и спросила:

— Вильям и Лиза — они ангел и бес, правда?

Он помешкал с ответом лишь какую-то долю секунды, а у нее вдруг сжалось сердце от страшного предчувствия.

— Это никому не известно, — сказал Лайонел, глубже погружаясь в нее. И только она приоткрыла рот, чтобы задать еще один мучивший ее вопрос, он принялся неистово целовать ее, вновь умело затягивая в любовную игру, доставляя наслаждение и отгораживая от всего остального, что сейчас имело значение.

Девушке даже показалось, он использует на ней какие-то свои способности, вытесняет из ее разума посторонние мысли. Она думала об удовольствии, думала о его словах. Еще никогда их не было так много, и все они предназначались ей одной. Иногда он переходил на другие языки: на французский, латынь, но потом спохватывался и переводил. Он говорил, что до боли любит ее. Что его мир без нее был нестерпимо скучен и сер. И что ревновал ее к каждому, особенно к Вильяму, Йоро и Олило, эгоистично желая, чтобы ее любовь принадлежала ему одному. Говорил, как ему нравится прикасаться к ней и сколько раз он отказал себе в этом, боясь наскучить ей своей любовью. Признался, что постоянно вспоминает их первый поцелуй в сгоревшем доме — какими обжигающе горячими были ее губы и какой она сама желанной для него. Вспоминал он и первую ночь, когда занимался с ней любовью в облике своего брата. С грустной улыбкой Лайонел сознался, что ему хотелось быть с ней тогда грубым, сделать больно, наказать за то, что она смотрела на него, а видела Вильяма. За то, что отдалась Вильяму.

Молодой человек провел пальцем по ее кудрявой пряди волос, повторяя изогнутые линии, и прошептал:

— Позже, узнав, в какую игру со мной сыграли, внутри своей ярости я улыбался, осознавая, что ты всегда принадлежала мне. — Он уткнулся губами ей в ухо. — Я счастлив, что все закончится прежде, чем… — Лайонел ненадолго умолк, а когда продолжил, голос его звучал холоднее и чище: — Ты не узнаешь боли от моих измен, ты единственная, кому я был верен за всю свою жизнь и бессмертие. Ты навсегда останешься девочкой, ради которой я каждый день совершал подвиг, борясь с самим собой, чтобы не сделать тебе больно. Чтобы в своей привычной беспощадности не сломать, не убить то, что мне столь дорого. Вечность — для чувств на земле — непреодолимое испытание, поверь.

Катя лежала в его объятиях, прижавшись щекой и губами к его груди. А его руки гладили ее плечи, волосы, спину и ягодицы, теснее прижимая к себе.

Каждый раз, когда Лайонел что-то произносил, она боялась услышать «Нам пора».

И он, словно чувствуя ее страх, оттягивал этот миг как мог. Но все-таки тот настал.

Лайонел медленно зашнуровал ее платье, целуя каждый миллиметр кожи, которую от стягивания лент прятала мягкая ткань.

Девушка, взволнованно закусив губу, спросила:

— Другим вампирам очень было страшно?

— Цимаон Ницхи сильно мучился, — глухо ответил молодой человек. — Для него лабиринт был поистине бесконечен. Наркисс страдал.